ЭТОТ НЕВНЯТНЫЙ ГОД РУССКОГО ЯЗЫКА

  О ЧЕМ МОЛЧИТ ТВ?

Вопрос не к титулованным лингвистам, филологам-русистам и чиновникам, что кормятся на ниве образования и культуры, — участникам научных междусобойчиков под именами симпозиумов, конференций, методических семинаров, презентаций и форумов. Вопрос ко всем, кто просто говорит по-русски: вы знаете, что на исходе Год русского языка? Что-то об этом слышали, не так ли? Что-то там раз-другой прозвучало по телевидению. И у газет, видать, есть дела поважней. Русский язык — родной для 170 миллионов человек. 180 миллионов его изучают. Четвёртый в мире по распространению. То есть язык глобального общения. Год русского языка отражает его значимость для мировой цивилизации.

Через Российские центры науки и культуры (РЦНК) в более чем сорока государствах, через представительства этих центров в восьмидесяти странах Год русского языка вроде бы выразился как мировая акция. «Вроде бы», потому что наше телевидение ограничивается нечастыми и скупыми сообщениями о незначительных событиях под грифом «в рамках Года русского языка». До богатств ли родной речи и отечественной культуры певцам криминала и гламура? А ведь это самое сильное средство языкового и эстетического воздействия на миллионы людей. Именно телевидение, будь оно национальным, могло бы наполнить 2007 год важной просветительской и возрожденческой одухотворённостью: разбудить воистину всенародный Год русского языка, помочь людям вслушаться в свой язык, где в корнях слов и формах словообразования материализовалась не только история, но и дух русского народа. Загляните в знаменитый словарь Владимира Даля, там Русь обозначена как «мир, белсвет». А для сегодняшних прозападных телевизионных управителей такие исторические масштабы древних земель, на которых звучала речь славян, — не тема (рейтинговая или нет — им не важно), а чуждая и даже враждебная мифология. Потому необходимость как-то отзываться на Год русского языка — лишь досадное тягло, информационная повинность: президент издал указ, а его супруга-филолог негласно курирует высокобюджетное мероприятие. И даже при большом желании только краем уха можно услышать, что в течение года пройдут более 800 мероприятий в России и в странах ближнего и дальнего зарубежья. А на телеэкранах все так же кочует из сериала в сериал десяток актёров с давно уже набившими оскомину лицами, на конвейерный манер штампуя героев, которые друг друга из-за бабла подставляют, кидают, заказывают и мочат (заковычивание таких слов уже не требуется: они по-хозяйски обжились в нашей речи). А с речи бюрократической и захламлённой иноязычиями на русский язык всё так же нужно переводить диалоги и монологи «говорящих голов». Бойкие шоумены привычно осыпают аудиторию молодёжным сленгом. Даже дикторы, если и считывают правильно слова с телесуфлёра, так путаются в ударениях и орфоэпических тонкостях (о дикторах старой телевизионной школы, таких, как Игорь Кириллов и Валентина Леонтьева, остаётся только с благодарностью вспоминать. Между прочим в советское время ошибки дикторов отслеживала специальная служба эфирного контроля. Неправильное ударение штрафовалось 3 рублями). Порочный круг замыкается: телевидение говорит, «как все», все учатся говорить, как телевизионные «звёзды», политики и депутаты. Такое впечатление, что сегодня вполне осмысленная задача телевидения — утаить от народа возможное духовно-историческое качество 2007 года. Как в конце прошлого года либеральные «глобализаторы» (и не только телевизионные) обошли вниманием и комментариями самое важное, что произошло на петербургской встрече президента с представителями творческой интеллигенции, — его слова, заключившие долгую беседу. Всенародно озвучил их участник встречи — главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков: «Подводя итог более чем двухчасового разговора, В. Путин подчеркнул, что следующий год объявлен Годом русского языка, который является универсальной основой Российского государства и — шире — Русского мира. В наше сложное время мы должны, продолжил президент, искать новые адекватные формы исторической общности людей. И Русский мир может и должен объединить всех тех, кому дорого русское слово и русская культура, где бы они ни жили, в России или за её пределами, и к какой бы этнической группе не принадлежали. Почаще употребляйте это словосочетание — Русский мир!». Вообразите Николая Сванидзе или Владимира Познера уважительно произносящими это словосочетание. Не получается? Зато неграмотное определение «бывший Советский Союз» для них — устойчивый фразеологизм, поскольку нет важнее этого злорадного причастия — «бывший». Тогда уж будьте последовательны и говорите: «Бывший Древний Рим», «народный артист бывшего СССР» и т.д. Публично произносимые слова — большая ответственность: именно оттенки речи задевают подсознание. И если журналист говорит или пишет «неудачное покушение» вместо «неудавшееся», то, получается, поневоле сочувствует террористам. Но куда опасней языковой глухоты тружеников пера и телеэфира повальная криминализация и «вестернизация» языка. Мы мало задумываемся о том, что русский язык — наше национальное богатство. И его состояние — в сфере национальной безопасности. Объединяющее понимание друг друга 160 народами России; мощный цемент, без которого рассыплется здание государства; самая важная часть национальной культуры, отражающая историю народа и его духовные искания, — это всё русский язык. Необходим, как, например, во Франции, закон, активно защищающий образцовую родную речь. Но обязательно не пуристский, а мудро учитывающий богатство, гибкость и живую изменчивость русского языка. И здесь у французов стоило бы поучиться. У них, если возможно вместо заимствованных англицизмов (американизмов) употребить родные слова, а ты этого в официальном ли письме, на публичном ли выступлении, на лекции и даже на уроке, будучи учителем в школе, не делаешь, рискуешь заплатить весомый штраф. В помощь чиновникам, публичным деятелям и преподавателям выпускаются нормативные лингвистические словари. Французская академия на этом не останавливается, а готовит и периодически публикует списки иноязычных слов, которые легко заменимы французскими словами. И ещё поучительная подробность. Во Франции, если кто-то делает рекламу (это относится и к названиям всяческих заведений) на английском языке, платит специальный налог.

 

ЕСТЬ ТАКОЙ ЗАКОН!

Сугубо формальный и беззубый. Намаявшись, закон этот однажды всё же проскользнул по цепочке «нижняя палата парламента – верхняя палата парламента – президент» и действует со 2 июня 2005 года. Как написан, так и работает. О нём сейчас мало кто вспоминает, и поделом. А уж надежд-то было, а уж копий-то вокруг него наломано — страсть сколько! Депутаты Госдумы несколько лет его мытарили. Вначале назывался он «О русском языке», затем — «О русском языке как государственном». Пришли к тому, что от слова «русский» с политкорректностью, достойной маниакально мнительных на сей счёт американцев, отказались. Получился закон «О государственном языке РФ». Из многочисленных раздосадованных, а то и недоуменных комментариев специалистов обращусь здесь к мнению доктора филологических наук, профессора родного мне Литинститута Льва Скворцова: «Наше отечественное законодательство… ограничивается пока вещами общеизвестными и не особо значимыми для судеб русского языка: главным образом путаными определениями статуса и функций русского языка как государственного. Оно не распространяется на сферу его преподавания, не обеспечивает широкой пропаганды лингвистических научных знаний по радио и на ТВ (что, кстати, было когда-то), не способствует повышению речевой культуры в средствах массовой информации, не касается вывесок и реклам на латинице, молчит об осквернении современной бытовой, публичной и художественной речи арготизмами лагерей и тюрем, а подчас и откровенным матом. Вот где нужно и можно и «власть употребить». Создаётся впечатление, что некоторые наши законы пишутся для самих же законотворцев. Зачем создавать закон ради закона, не думая ни о последствиях, ни о реальной пользе для той области жизни, ради которой он написан?». Единственный пункт закона, в котором есть хоть какой-то позыв к действию, – 6-й: «При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке». О безграмотной речи публичных людей, о казёнщине, само собой, ни слова. Потому что уровень речевой культуры самих законодателей хорошо иллюстрирует стилистическая конструкция «при использовании… не допускается использование». Но, главное, они сами нарушили закон ещё до его принятия. У слова «аналог» (от греческого analogia) есть добротные русские синонимы: близость, замена, сходство, соответствие, тождество, подобие. В целом возникла ситуация, противоречащая здравому смыслу, то бишь парадокс: есть такой закон, которого нет. Интересно заглянуть в недавнее прошлое: открыть хотя бы номер «Российской газеты» за 25 июня 2002 года, где участники совета экспертов газеты, авторы тогда ещё нескольких вариантов Закона о русском языке, полны оптимизма. Может быть оттого, что, по их словам, реальная стоимость закона — 12 миллионов рублей. И затраты заложены в бюджет. Однако, считают законотворцы, реализация Закона должна принести миллиардные прибыли, потому что в конечном итоге приведёт к сдвигам в системе культуры, образования и науки. Сегодня видим, как гора родила мышь. Но роды оплачены по цене рождения слона.

 

ПУТЬ ОТ СЛОВАРЯ ДАЛЯ

ДО СЛОВАРЯ ДЕПУТАТА

«А может, и не надо никакого закона о русском языке?» — задаются вопросом противники всяческой формы насилия. Те, кто до сих пор уверены и в том, что «рынок сам собой правит». «Нельзя управлять языком, у него — своя стихия. Его природа такова, что он сам себя защищает», — и вспоминают времена, когда русский язык и онемечивали, и офранцуживали. Ничего, выжил. Ему чужда самоизоляция. Нужные иностранные термины легко приживаются и растворяются в нём, ненужные отторгаются. Но речь-то не может развиваться или деградировать абстрактно, сама по себе — как самодостаточная система; её уровень определяют, как говорится, носители языка. В XVIII—XIX веках ситуация в России была принципиально другая. Существовали две языковые культуры, часто отчужденные. Образованной части общества и собственно народа. Пушкина и Арины Родионовны. Пушкин вырвался из европейской заводи языка своего круга в первозданный океан речи русского народа. Океанские течения — диалекты — изучал его друг Владимир Даль. Именно в XIX веке сформировался тот язык, который мы называем современным русским литературным вариантом. И, главное, тогда не было власти электронных СМИ — всепроникающей и формирующей не только коллективное мнение, но и язык для его выражения, шире — повседневную речь. Можно даже сказать так: могучий русский язык чахнет, «подсев на иглу» останкинской телебашни. Народ стал массовым обществом, где творческие порывы и само искусство волны масскультуры сокрушают и уносят в область сервиса. Сегодня даже диалекты нивелируются. А властвуют в речи профессиональные и социальные жаргоны. Да, океан языка самоочищается. Но уже убеждаемся: даже океаны можно довести до экологической катастрофы. Вспоминается замечание Иосифа Бродского о том, что «падение языка влечёт за собой падение человека». «Обращаться с языком кое-как — значит, и мыслить кое-как», — писал Лев Толстой. Бедный и вульгарный язык неумолимо сужает горизонты мышления. В «Толковом словаре живого великорусского языка» Даля 200 тысяч слов. В Большом академическом словаре русского языка (17 томов) зафиксировано 131257 слов. «Словарь языка Пушкина» в 4 томах содержит приблизительно 24 тысячи слов. Выпущенный в 2002 году тиражом 1000 экземпляров словарь русского языка для депутатов Госдумы насчитывает 820 слов и выражений. В обычной повседневной речи мы употребляем не больше семисот слов. Можно заключить: избираем в Госдуму людей достойных, ведь их словарный запас более чем на сотню слов богаче нашего. А если серьёзно, остаётся надобность не в мертворождённом, а активном законе о русском языке. Особенно в части требований к речи публичных людей. Социальные детерминисты, убеждающие нас, что нынешнее состояние русского языка соответствует состоянию общества, что станет жизнь лучше, и язык тут же отразит это по «сокровенным» законам, не убедительны. Путаница с «хлебом насущным» и «хлебом наДсущным» (в молитве «Отче наш» современные переводчики толкуют греческое слово «эпиусион» как «надсущностный», точнее «сверхсущностный» хлеб наш, потому что приставка «эпи» означает только «над») разрешается лишь во владениях духа и на поле культуры. Сколько уже говорено о том, что в стране, где культура — падчерица, и материальная жизнь лучше не станет!

 

СЧЁТ ЦЫПЛЯТ ПО ОСЕНИ

Всенародного урока русского языка, рассчитанного на целый год, не получилось. Наука о языке и в этом году разминулась с повседневной языковой жизнью сограждан. Для судьбы русского языка в России практические итоги формальны и призрачны. Хотя околокультурному чиновничеству есть, в чём отчитаться. Умеет наша могучая бюрократия любую цельную большую идею и сам её дух раздробить на множество меченых атомов. В данном случае ярлык «В рамках Года русского языка» навесили на давно устоявшиеся культурные события (например, Дни славянской письменности, которые проводились в подмосковной Коломне) и организовали по привычным схемам множество формальных мероприятий. Почему бы и скорые выборы в Госдуму не провести «в рамках Года русского языка»? Призвать изирателей отдать голоса только тем партиям, в которых хотя бы половина кандидатов в депутаты безошибочно выговаривают слова  «прецедент», «инцидент» и «конъюнктура». Да и не помешало бы телевизионную премию «ТЭФФИ-2007» дополнить номинацией «За бережное отношение к русскому языку». Пока же уже слышны бодрые чиновничьи отчеты: «В 2007 г. в России и других странах были организованы различные мероприятия: фестивали языков, Олимпиады по русскому языку, форумы, научно-методические конференции, семинары повышения квалификации, книжные выставки и ярмарки, фестивали, конкурсы школьников, студентов, учителей, литературные вечера и др.». Нет, чтобы вот в этом «др.» заключалось хотя бы требование увеличить в школах количество часов, отведённых на преподавание русского языка и литературы. Или, например, решение составить словарь по образцу французского — «100 слов, которые надо спасать». Сегодня он мог бы объединить прежде всего вытесненные на обочину жизни нравственные понятия традиционной русской культуры: «Совесть, стыд, честь, репутация, сочувствие, достоинство, воспитанность…». Забрезжила было ситуация, которая могла привести не к отвлечённому, а вещественному практическому результату проведения Года русского языка. При этом – к единственному. И то, увы… Речь о многострадальной букве «ё», которая содержится в более чем 10 тысячах слов, во множестве географических названий, имён и фамилий. Её драматичной истории от времён Екатерины Дашковой до наших дней посвящена интересная книга Е.Пчелова и В.Чумакова «Два века русской буквы Ё». В первые годы Великой Отечественной войны неупотребление седьмой буквы алфавита на картах приводило порою к досадным недоразумениям (когда есть Березино и Берёзино, Чигарево и Чигарёво и т.п.). Сталин приказал вернуть букву «ё» на карты боевых действий. Тотчас подсуетились и чиновники. 24 декабря 1942 года наркомом просвещения был издан приказ «О введении обязательного употребления буквы «Ё» в школьной практике». В 1945 году был даже издан справочник употребления этой буквы. После войны опять всё вернулось на порочные круги своя. И вот в нынешнем Году русского языка по поводу восстановления в правах буквы «ё» обнадёживающе зазвучали голоса крупных чиновников. Министр культуры и массовых коммуникаций Александр Соколов в начале июня в эфире радиостанции «Маяк» заявил: «Я за то, чтобы она вернулась. Я её всегда пишу». А 11 июля Межведомственная комиссия по русскому языку выступила с инициативой обязательного употребления буквы «ё». Министр образования и науки Андрей Фурсенко эту инициативу поддержал. Ожидалось уже постановление правительства. Не тут-то было! Через несколько дней на заседании правительственной комиссии по сохранности культурных ценностей первый вице-премьер Дмитрий Медведев раздражённо призвал собравшихся «сконцентрироваться на ключевых задачах, а не на такой «важной» проблеме, как восстановление буквы «ё»». Говоря языком чиновников, вопрос закрыт. Впрочем, может, ещё к нему и вернутся. По сути реплика Медведева — не указующий перст, а реакция на сообщение, что бесследно исчезли 160 тысяч экспонатов из 500 проверенных за полгода музеев. Но факт остаётся фактом: судьба буквы «ё» не стала единственным практическим триумфом Года русского языка. И пока что экзотично в центре Москвы выглядит вывеска ведомства умного Виктора Степашина: «СЧЁТНАЯ ПАЛАТА». Кстати, работая над этой статьёй, поинтересовался теленовостями. Диктор первого канала сообщил, что на трассе «Дон» перевернулся автобус маршрута «Ростов-на-Дону — Вёшенская», на втором канале прозвучало уже неверно — «Вешенская». Вернуть письменное «ё», и правильно (даже с верным ударением) прозвучат некоторые исторические фамилии: землепроходец Дежнёв, математик Чебышёв, художник и философ Рёрих (он ещё до революции придумал для фамилии невиданную букву – совмещенные «о» и «е»), шахматист Алёхин, просветитель Монтескьё, кардинал Ришельё, ученый Рёнтген. Многим, надо сказать, на удивление прозвучит фамилия актёра Жерара Депардьё. Все дикторы  будут правильно ставить ударения в словах «планёр», «свёкла», «новорождённый», «осуждённый», научатся произносить «манёвры» и «афёра». Разграничатся смыслы словесных пар «слез – слёз», «все – всё», «королевский – королёвский», «крестный – крёстный», «совершенный – совершённый», «небо – нёбо» и т.д. Даже персонаж в романе Льва Толстого «Анна Каренина» вернёт себе русскую фамилию, на которой настаивал писатель, — Лёвин… «Ё» — важнейшая энергичная буква, когда накипит на сердце даже у рафинированного интеллигента.

 

РЕФОРМАТОРСКИЙ ЗУД

Отсутствие буквы «ё» — частный случай орфографических, а за ними и семантических недоразумений, если только подумать об эпидемии всеобщей полуграмотности. Пока ещё полуграмотности. Идеал общества потребления вполне выражен русской поговоркой: «Люди неграмотные, а пряники едим писаные». Не стану здесь встревать в болезненные дискуссии по поводу реформ в образовании, хотя, говоря о судьбе русского языка, их обойти нельзя. Потому надо заметить, что многие «европейские стандарты», за которые так ратует министр образования и науки Андрей Фурсенко, — возможность для России наступить на давно знакомые грабли. Нынешнему министру грех забывать своего давнего предшественника — первого наркома просвещения РСФСР Луначарского. Анатолий Васильевич был сторонником перевода русского языка на «всемирный интернациональный алфавит» — латиницу, считая кириллицу «идеологически чуждой социалистическому строительству формой графики, пережитком классовой графики русских феодалов — помещиков и буржуазии» (пусть сегодня у противников кириллицы в аргументах числится Интернет, а суть всё та же — разрыв с традиционной русской культурой). Под агрессивным реформаторским руководством Луначарского в 1926 году была опубликована серия тестов для школ. И пошло-поехало обязательное тестирование школьников в жёстких границах «марксистской науки о детях» — педологии. По результатам тестов выставлялись оценки. По оценкам детей рассортировывали на умных и отсталых. «Отсталых» получалось абсолютное большинство. Из них формировали даже отдельные школы. В начале 30-х годов эта американизированная система обучения волей Сталина была прикрыта. Восстановили классические методы образования. В 1936 году после постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» тестирование школьников стало историей. Но, как видим, она повторяется. Многозначительно звучит недавнее замечание директора Федерального центра тестирования В.А.Хлебникова: «По своим масштабам и спектру последствий ЕГЭ представляет собой не столь нововведение в сфере образования, сколь социальное явление». То же самое можно сказать и об уровневой системе образования: бакалавриат – магистратура – докторантура. Мнение президента Всероссийского фонда образования Сергея Комкова: «По сути, применение у нас Болонской системы — не что иное, как скрытый переход к платному образованию. Студенту придётся выбирать: либо оставаться бакалавром, не имея возможности реализовать себя на рынке труда, либо платить немаленькие деньги за магистратуру. Сколько — вопрос пока не решённый. В Европе обучение в магистратуре стоит от 3 до 5 тысяч евро в год. А ведь Россия стремится именно к европейским стандартам». Об этих стандартах на парламентских слушаниях в Госдуме ещё в декабре 2002 года говорил наш замечательный математик академик Владимир Игоревич Арнольд. За его тревожным выступлением стоял опыт преподавания в европейских университетах: «Между прочим, французский министр образования сам возмущался неумением лучших школьников Парижа сложить 2 и 3 (по его словам, они отвечали: «Это будет 3+2, так как сложение коммутативно», а сосчитать ответ не могли). Вот к чему ведёт американизация школьного образования и к чему склоняет российскую школу обсуждаемый проект». Кто-то хорошо сказал, что современная «здоровая экономика требует больных людей». Парадоксально, но факт. И его академик Арнольд сформулировал так: «Всё это делается не по невежеству, а, как мне объяснили мои американские коллеги, сознательно, просто по экономическим причинам: приобретение населением культуры (например, склонности читать книги) плохо влияет на покупательную способность в их обществе потребителей, и вместо того, чтобы ежедневно покупать новые стиральные машины или автомобили, испорченные культурой граждане начинают интересоваться стихами или музыкой, картинами и теоремами и не приносят хозяевам общества ожидаемого дохода». Вспоминается доктор Хаас из известного кинофильма «Мёртвый сезон»: «Человек – садовник, человек-ткач … работает и не задаёт лишних вопросов, радуется, что помидор красный». И еще одна цитата — уже о советских стандартах образования. Джон Кеннеди, комментируя космический полёт Юрия Гагарина, отметил: «Победило советское образование. Ребята, нам надо учить физику, иначе придётся учить русский язык»… Сегодня грамотность населения падает, а тут, некстати, еще один неутомимый реформатор. «В самом деле, можно ли реформировать язык, который развивается по самому ему присущим законам? — задаёт риторический вопрос председатель Орфографической комиссии РАН Владимир Лопатин и затем удовлетворённо итожит: — Зато правописание, орфографию (в широком смысле, включая сюда и пунктуацию) реформировать действительно можно». Но нужно ли? Те же консервативные англичане живут со своей сложной орфографией и ничего в ней не меняют. В 2003 году, в разгар памятных дискуссий, против лопатинской реформы выступила филолог Людмила Путина. Шум утих. После этого Владимир Владимирович ограничился малотиражным выпуском для специалистов своего «Свода правил русского правописания». В этом «Своде» много дельного, если не принимать во внимание здравого предостережения: «Лучше плохая орфография, чем никакой, но две орфографии — ещё хуже, чем полное отсутствие всяких правил». Реформаторский зуд появляется от забвенья старинной народной мудрости: не чешется, не чеши. Всё же доктор филологических наук Лопатин надежд на упрощение орфографии не теряет. И, кто знает, может быть, вскоре и грамотеи в одночасье станут неучами. Не будем забывать, что даже талантливый Никита Михалков и все его консультанты попали впросак, когда сделали лишь один шажок в дебри сопоставления былой и современной орфографии. Озаглавили фильм в титрах и разрекламировали, как говорят, на старинный лад: «Сибирскiй цирюльникъ». Ввели И десятеричное, поставили столь модный сейчас на вывесках твёрдый знак. Да вот не учли, что до революции слово «цирюльник» писалось с буквой «ы» после «ц».

Для многих сограждан Год русского языка — далёкая от формальных мероприятий тревога и внутренняя работа, он даёт повод задуматься о нашей обыденной и публичной речи.

 

«У НАС ТЕПЕРЬ ВЕЗДЕ ШОПЫ», —

хлёстко охарактеризовал нынешнюю языковую ситуацию талантливый сатирик Михаил Задорнов. Всяко бывало. Иноязычные слова и насаждались в русском языке, и пресекались. Например, в эпоху Петра I только голландских слов-понятий было импортировано в Россию более полутора тысяч. В современном языке осталось примерно 250 слов. А на памяти наших стариков борьба с «низкопоклонством перед Западом». Когда рыли каналы и выравнивали полотно дорог не грейдеры, а струги, теснили землю не бульдозеры, а тракторные отвалы. Болельщиков собирали не футбольные матчи, а состязания команд, играющих не в первом и втором таймах, а в первой и второй половине состязания. Сыр камамбер поскромнел до уровня закусочного, а эклер стал «продолговатым пирожным с кремом». Знаменитая «французская булка» и та определилась в этой борьбе как «городская». Но и много примеров, когда иностранные слова, обозначающие новые реалии, счастливо заменялись русскими. Так аэроплан с легкой руки поэта и авиатора Василия Каменского стал самолётом. Сегодня думпкар — грузовой саморазгружающийся полувагон, а поначалу так называли и самосвал. При этом французское слово «шофёр» мирно уживается с русским – «водитель».

Наступили времена, когда вторжение иноязычий на территорию русского языка происходит с неведомой доселе агрессивностью. Потому что армии англоязычных слов никогда ещё не были оснащены столь технически совершенно: телевидение, развалы газет, Интернет, уличная реклама. Но телевизор — самый мощный психогенератор.  Особенности телевидения позволяют ему успешней всех остальных, вместе взятых СМИ работать во благо или во вред родной речи. Вспоминается рекламная идея Татарского — героя  романа Виктора Пелевина «Generation «П»»: «Статуя Свободы. В её руке вместо факела — сверкающая трубка телевизора …а вместо книги — программа телепередач». ТВ ставит телезрителя в подчинённое положение: невозможно вырваться из потока информации, чтобы осмыслить слова, усиленные «картинкой», остановиться, как на газетной странице, и подумать. «Вырубить ящик» — радикальное средство. Но это как раз выход из информационного потока, в который погружаешься по своей воле. Бродишь по не зависящим от твоего выбора видеорядам и проникаешься языковыми нормами, которые навязываются тебе не только терминологически, но и психологически — через манеру произношения и расстановку акцентов. К тому же, когда сознание занято изображением, текст активнее влияет на подсознание. «Через телевидение духовную пищу народу дают не только пережёванной, но и переваренной», — горько шутил в книге афоризмов «Из хроники безвременья» последний руководитель советской разведки Леонид Шебаршин. Ещё невесёлый вывод из этой умной книжки: «В стране нет общества, есть телевизионная аудитория». 

Поначалу вторжение иноязычной лексики  распространилось на области, мало заселённые, а то и вовсе не обжитые русским языком: новые технологии, экономическая терминология рынка, новые социальные отношения. Язык традиционно развивается медленнее общественных и экономических изменений, а уже тем более — потрясений. Заимствования неизбежны, естественны и полезны. Но когда в массовом порядке родные и вполне осмысленные слова без какой-либо видимой надобности подменяются тождественными иностранными, проблема перестает быть чисто лингвистической. Здесь уже разговор о национальной безопасности. Ибо нация рискует потерять ощущение собственной уникальности среди множества других народов.

 

И, что обидно, причины таких подмен не в стремлении заимствующих иноязычия к большей выразительности и сообщительности речи, даже не в  лености, а в мелком и суетном тщеславии. То есть социально-психологические причины. Корни их в теперь далёких доперестроечных временах, когда слово «фирмА» относительно иностранных шмоток произносилось фарцовщиками с восхищённым придыханием. В больших городах не счесть фирмочек, которые предлагают человеку поработать в качестве эксклюзивного дистрибьютера. Звучит менее понятно, зато престижнее и завлекательнее, чем предложение потрудиться исключительным распространителем. Эксклюзивное интервью — это ещё можно выдержать. Но уже всё, что только возможно (еда, вещи, времяпрепровождение, даже похоронные принадлежности: сам видел!), теперь у нас эксклюзивное. Этак вскоре запоём: «Если б знали вы, как мне дороги эксклюзивные вечера!». Имидж, презентация, топ-модель, консенсус, римейк, секьюрити, сейл-промоушн, супервайзер… Только успевай в этом мельтешении холодных глянцевых слов делать мысленные переводы: образ, представление, лучшая манекенщица, согласие, переделка, охранник, стимулирование сбыта, бригадир-надсмотрщик… Сорвалась с привязи сложных слов и ликующе паразитирует в речи приставка «супер». У молодежи весь сложный букет эмоций втискивается в кошачий взвизг «Вау!». В российских палестинах на каждом шагу слышишь «о,кей» и «йес». За всем этим «птичьим языком» различим  неизменный при всех режимах голос дремучего обывателя: «Сделайте мне красивше!». Сегодня можно ещё и добавить: «Погламурнее». Вспоминаются две славные старушки из анекдота. «Что русского мужика-то губит? Бабы, водка, поножовщина…» — «И не говори, Семеновна. У тех же японцев как всё красиво: гейши, саке, харакири…». «Ельцин назвал Гайдара умным, потому что тот знал слово «макроэкономика»», — заметил уже упомянутый Леонид Шебаршин. Привнесенные извне слова не просто называют вещи или явления, они определяют место новых реалий в многовековой картине мира, в национальной культуре. Могут обогатить её «свежей кровью», но и способны уподобиться токсинам, атакующим живой организм. Как в своё время Советский Союз подарил всему миру слово спутник, так сегодняшний русский язык без натуги воспринял слова пейджер, компьютер, Интернет (по закону языковой экономии разговорно – инет, нет) и т.д. Но какая безнравственная подмена стоит за словами киллер, рэкетир, путана! Эти заимствованные слова для русского уха оценочно-нейтральные, даже звучат как-то изящно и не вызывают эмоционального отторжения. Иное дело — наемный убийца, вымогатель и проститутка. Иностранные слова хитро словно бы прячут всё непотребство этих явлений и внедряют их в сознание как не лучшие, но всё же профессии. У нас уже и взяточники — не продажные чиновники, а всего лишь ангажированные. Журналисту, если он печётся о нравственности сограждан, стоит хорошо подумать, как называть чудовище, хладнокровно убивающее людей за оговорённую мзду.

Новые хозяева жизни прямо, но чаще опосредованно (хотя результат един) через СМИ навязывают русскому языку свою нетрадиционную лингвокультурную ориентацию. Например, еще со времён Даля нашим языком было освоено немецкое слово preiskurant, расширившее значение ценника. Но сегодняшнее понимание языкового престижа велит фирмачам идти дальше и печатать прайс-листы. Кстати, этот термин ещё и орфографически неустойчив: прайс-лист, прайс лист, прайслист. Примеры такой вот языковой «суеты сует» можно найти во все времена и при всех режимах. Вспомним хотя бы, как в советское время уборщиц называли техничками, партийных чиновников — слугами народа, а проституток — женщинами лёгкого поведения. Но такие социальные эвфемизмы произрастали все же на почве русского языка. Сегодня на этой почве нужно продираться к простым житейским смыслам через толпы иноязычий, то и дело спотыкаясь о булыжники криминальной лексики.

 

ПОСЕВЫ БЛАТНЯКА
НА КРИМИНАЛЬНОЙ ПОЧВЕ

С утопической верой в светлые города будущего американский писатель и философ Ралф Эмерсон писал в XIX веке: «Язык — это город, на построение которого каждый человек, живший на земле, принёс свой камень». Развивая такое сравнение, можно сказать, что в 90-х годах XX столетия авторитеты и простые братки при великом переделе общенародной собственности свои каменья привозили на строительство российского новояза самосвалами. Отечественные нувориши, лингвистически образованные на блатном жаргоне, сомкнулись с властью, а значит, и с СМИ. Лексика ограниченного социального диалекта ворвалась в общерусскую разговорную речь. Попала на хорошо подготовленную почву. «Нет советского человека, у которого кто-то из родственников не погиб или не был ранен на фронте» — скорбное утверждение прессы моей юности. Но ведь можно сказать и так: «В России нет семьи, где кто-то из родственников не прошёл зону или не оказывался под следствием». Евтушенко когда-то писал: «Интеллигенция поёт блатные песни, она поёт не песни Красной Пресни». Научно говоря, язык — важнейшее средство социализации. Блатная речь, став частью разговорного языка, была подхвачена СМИ. А как раз они сегодня стали основой социализации, потому что пространство письменной культуры и хорошей литературы трагически ужалось до уровня немногочисленной читающей интеллигенции, да ещё (и опять же — только отчасти) учащейся молодёжи. Так вскоре и классику будем изучать по комиксам. Поэтому памятное президентское «мочить в сортирах», увы, звучит уже не дико, а естественно. Можно вспомнить и восклицание Чубайса, когда он был при высшей исполнительной власти: «Мы их кинули!». Это про тогдашний МВФ. В криминализированном обществе изобильная блатная лексика в разговорной речи сделалась одним из стереотипов поведения, так как ею охотно пользуются наиболее успешные люди. Доктор филологических наук профессор Максим Кронгауз заметил: «До недавнего времени все мы очень четко «переключали регистры»: были советский официальный язык, разговорный, просторечный. Сегодня это «переключение» практически отсутствует».

 

КАК БЫ ГЛАВКА СТАТЬИ

Молодежный сленг типа «Мой бойфренд меня сегодня кинул, пошли в фитнесс на шейпинг» (мой парень занят, пошли в спортзал), «Я такой драйв от этих приколов поймал!» (мне понравилось) или письменная речь завсегдатаев Интернета вплоть до «йазыка падонкафф» (как говорю, так и пишу) — всё же периферия сегодняшнего общерусского языка. Здесь молодёжь, как правило, умеет «переключать регистры». А вот, например, от засилья в теле- и радиоэфире, в речи собеседников слов-паразитов можно укрыться только на необитаемом острове. Приблатнённое «типа», новорусское «короче», понукающее «ну», молодёжное «ваще» и так далее, и тому подобное. Но лидирует, конечно, речевая связка «как бы». Более всех оговорок и словесных реверансов («в принципе», «мне так кажется», «можно сказать») выражает неуверенность людей в самих себе и в завтрашнем дне. Человек не просто готов решиться на какой-то поступок, но как бы решиться, в случае чего, — понарошку. Проблема даже не из области лексикологии, а социальной психологии.

 

ЗА ВЕКОВЫЕ КОРНИ

Уходящий Год русского языка мог бы послужить развитию речевой культуры общества. Почему этого не произошло, уже сказано. Горький парадокс, но факт. Недавняя встреча на Первом канале телевидения с сатириком Михаилом Задорновым, увлёкшимся восстановлением изначальных значений корней русского языка, дала множеству людей куда большую возможность почувствовать богатство русской речи, коснуться сокровенных смыслов её древних слов, чем все вместе взятые официальные и в общем-то келейные мероприятия Года русского языка. И это не заслуга ТВ с его западническими «форматами». Наоборот, пафос  «археологии русского языка» (по предложенному Задорновым определению) явно был не запрограммирован телевизионщиками, ожидавшими от сатирика только сатиры и юмора. Специалист по славянской мифологии и палеографии, председатель комиссии по истории культуры Древней Руси профессор Валерий Алексеевич Чудинов, дешифровавший более 2000 надписей на славянском докирилловском слоговом письме — рунице, в книге «Священные камни и языческие храмы славян» приходит к выводу, что русский язык — один из древнейших языков на Земле и один из столпов всех языков. «Если взять всю Евразию, начиная от Великобритании и кончая даже Аляской, то весь этот север действительно в каменном веке был весь русским. Складывается такое впечатление, что русский язык был тем самым единым языком, о котором в Библии писали, что был один язык до построения Вавилонской башни. На самом деле, видимо, так оно и есть», — считает профессор. И это не сенсационное заявление. Ещё в начале XIX века президент Российской академии адмирал Александр Семёнович Шишков, совместно с Гаврилой Романовичем Державиным создавший клуб «Беседы любителей русского слова», писал: «Кто даст себе труд войти в неизмеримую глубину языка нашего и каждое его слово отнесёт к началу, от которого оно проистекает, тот, чем далее пойдёт, тем больше находить будет ясных и несомнительных тому доказательств. Ни один язык, особливо из новейших и европейских, не может в сём преимуществе равняться с нашим. Язык наш превосходен, богат, громок, силён, глубокомыслен. Сей древний, первородный язык остаётся всегда воспитателем, наставником того скудного, которому сообщил он корни свои для разведения в них нового сада. Иностранным словотолкователям для отыскания первоначальной мысли в употребляемых ими словах следует прибегать к нашему языку: в нём ключ к объяснению и разрешению многих сомнений, который тщетно в языках своих искать будут».

Так не будем же забывать, что на древнем языке руссов Ра – Бог, Свет, сияние Истины Всевышнего. Что от него разум (Ра знающий ум), радость (Ра достал) и радушие (Ра душа – божественная, добрая), под небесами (не беса – место, где нет нечистой силы). И что наша Отчизна (отче знаем) – родина (РОДы ИНА – собирающая) предков. Будем помнить их этический завет: «На добро – добром, на зло – по справедливости». И сознавать, что культура языка (Я ЗЫКающий – звучащий)  начинается с каждого из нас.