Есть вечная жизнь!..

Те, кому довелось читать знаменитый роман Стивена Кинга «Сияние», наверное, помнят то место, в котором его персонаж Джек, находившийся перед горным отелем «Оверлук», куда он устроился на зиму работать смотрителем, неожиданно услышал позади себя какой-то непонятный звук, что-то вроде: флоп! Заинтересовавшись этим, Джек против воли оглянулся. «Он окинул взглядом горку, оба конца перекидной доски, качели — там сидел только ветер. Взгляд скользнул дальше, к калитке с изгородью, отделяющей детскую площадку от газона, и к садовым скульптурам: собравшимся у тропинки охраняющим её львам, нагнувшемуся пощипать травку кролику; буйволу, готовому атаковать; готовой прыгнуть, припавшей к земле собаке. Дальше до отеля простиралось небольшое поле для гольфа.

С того места, где Джек стоял, видна была западная сторона «Оверлука». Ничто не изменилось. Почему же по рукам и лицу Джека пошли мурашки, а волоски сзади на шее стали дыбом, как будто вдруг стянуло кожу на затылке?..
Да, кое-что изменилось. Кусты. Заметить это было так просто, что Джек даже не сообразил, в чём дело. Ну, выругал он себя, ты только что подстриг этого долбаного кролика, так какого…
Он перестал дышать.
Кролик, опустившись на все четыре точки, щипал траву, брюхом прижимаясь к земле. Но каких-нибудь десять минут назад он сидел на задних лапах — а как же иначе, Джек подстригал ему уши… и брюхо.
Джек быстро взглянул на собаку. Когда он шёл по дорожке к площадке, она служила, словно выпрашивая конфетку. Теперь собака припала к земле, откинув голову, из выстриженной пасти, казалось, несётся тихое рычание. А львы…
Расстояние между львами и тропинкой сократилось. Те два, что были справа от Джека, оба чуть изменили положение, придвинувшись поближе. Хвост льва, по левую руку от Джека, вылез на тропинку, почти перегородив её. Когда Джек миновал их и зашёл в калитку, этот лев сидел, обвившись хвостом, справа — Джек был в этом абсолютно уверен.
Львы перестали защищать дорожку. Они перекрыли её…
Пристально глядя на подстриженные в форме зверей кусты, он понял, что что-то действительно изменилось. Собака пододвинулась поближе. Она больше не прижималась к земле, а словно бы застыла на бегу — задние ноги согнуты, одна передняя лапа опережает другую. Древесная пасть раскрылась ещё шире, торчащие прутики производили впечатление острых зубов и не сулили ничего хорошего. Теперь ему представилось, что в зелени виднеются глубоко посаженные глазки, наблюдающие за ним.
— Зачем их подстригать? — истерично подумал Джек. — Они в отличной форме.
Ещё один тихий звук. Взглянув на львов, Джек невольно сделал шаг назад. Справа от него один лев, похоже, немножко обогнал прочих. Он пригнул голову. Одна лапа почти касалась низкой изгороди. Боже милостивый, а дальше-то что?
Дальше лев перепрыгнет через неё и проглотит тебя, как в злой детской сказке…»

Так фантастически вели себя на страницах Стивена Кинга оживающие агрессивные фигуры, едва было не растерзавшие Джека возле крыльца отеля, однако ему всё-таки удалось убежать от них, скрывшись в помещении «Оверлука». А в одной из последующих глав эти же кусты, вырезанные в виде скульптур зверей, начнут окружать гуляющего на улице мальчика Дэнни, так что он тоже едва-едва спасся от них, забравшись на высокие ступени отеля.
Похожую в какой-то мере сцену мы наблюдаем и в романе Владислава Артёмова «Император»*, где сидевший в ресторане «Кабачок на Таганке» его герой Ерофей Бубенцов замечает вдруг, как «ресторанные столики, которые до этих пор жили автономной жизнью в безопасном отдалении, потихоньку стали подвигаться, подкрадываться поближе, окружать, замыкать кольцо, перегораживать пути отхода», напоминая этим самым описанные выше ожившие кусты-скульптуры из романа Кинга. И далее, наблюдая за ними исподтишка, Ерошка вскоре увидел, что «уютный зал с накрытым столиком в уголке внезапно перестал быть уютным. Превратился в западню…» Как будто ресторанные столики внезапно сделались такими же агрессивными зверями, как кусты возле отеля «Оверлук».
Таким образом, текст романа Владислава Артёмова «Император» открыто отразил в себе один из фрагментов известной книги Стивена Кинга «Сияние», не побоявшись тем самым проявить перед читателями некоторые из литературных приёмов, характерных для прозвеневшего в конце XX — начале XXI веков в России литературного метода постмодернизма, который частенько заключается то в явном, а то в скрытом цитировании произведений других авторов. Что в какой-то мере ещё и сегодня продолжает использоваться в современной литературе писателями, в том числе и Артёмовым.
«Император» — это уже не первый его роман, так как ещё два десятка лет тому назад им был опубликован в журнале «Наш современник» (1998, № 1, 2) роман «Обнажённая натура», буквально насыщенный постмодернистскими методами. Но в отличие от таких последователей постмодернизма, как В. Ерофеев, А. Битов, В. Пелевин, В. Сорокин, В. Аксёнов и других российских писателей, Артёмов пишет, как никто другой из них, потому что, несмотря на широкое использование постмодернистских приёмов, целью его творчества является не чистая игра с текстом, а проникновение в душу героя и вскрытие таящихся в ней всех плюсов и минусов. Ну и параллельно этому — отображение той эпохи, в которой варятся его персонажи.
«Мы живём в сложное время», — говорит в книге «Христианство и модернизм» архимандрит Рафаил (Карелин). И с этим трудно не согласиться. Сложное — потому, что мир, окружающий нас, переживает стремительные перемены; мы слышим о «новом порядке» и всеобщем благоденствии, которые должны вот-вот воцариться в нём, но видим вопиющую несправедливость, льющуюся кровь и страдания невинных людей.
Сложное — потому, что в этом мире очень трудно стало жить православному христианину, да и не только христианину, но и любому человеку, обладающему определёнными нравственными ценностями и желающему их сохранить. Соблазны вокруг нас умножились и умножаются, превращаясь в общий и, пожалуй, преобладающий фон нашей жизни…»
Начало романа «Император» с первых же страниц интригует и вовлекает читателя в развитие своего сюжета. Во-первых, этому способствует захватывающая интрига, которая разворачивается на авантюрно-мистической основе, а во-вторых, параллельно с непосредственно сюжетными зигзагами читателя ведёт за собой ещё и специфическая стилистика самого текста романа. Страницы артёмовского «Императора» были щедро насыщены звучными аллитерациями, как будто это было не прозаическое произведение, а подлинная поэма. Видно, что автор любит играть перекликающимися между собой созвучиями, наподобие «граней графина». То и дело в тексте романа встречались почти поэтические поющие строчки, такие как: «Колеблющийся мрак круглился, укутывал углы»; «Этот Шлягер, должен вам доложить, везде пытается подменить подлинник подделкой»; «Кидал кровавые куски»; «Подлая правда плебеев» и так далее.
Артёмов уважает красивые, запоминающиеся фразы вроде таких, как: «Вы точны, как поезда при Лазаре Кагановиче!»
А ещё роман Владислава Артёмова откровенно перекликается с прозой Михаила Булгакова, временами сильно напоминая эпизоды из его романа «Мастер и Маргарита», а также ряда других его повестей и рассказов. «Пригласительный билет был доставлен рано утром специальным курьером. Никто не запомнил ни лица этого курьера, ни его национальности, ни даже возраста. Вера уверяла, что курьером была рыжая баба с косою, в зелёном сарафане. Бубенцов с женою не спорил, хотя твёрдо помнил бакенбарды и оранжевую безрукавку, а значит, это был дворник Абдуллох…» — сплетает ткань своего отчасти метафизического романа Владислав Артёмов. Но главным в его повествовании является всё-таки не подобная Булгакову стилистика, а тот русский дух, который невозможно не ощутить в душах персонажей артёмовского «Императора».
Если говорить откровенно, то середина романа Артёмова показалась мне довольно тяжеловатой и скучной, движение сюжета стало как бы пробуксовывать в бесконечных разговорах и монологах, хотя они и предваряли собой аккорды таящегося в конце романа сюжетно-философского финала. Сам же этот финал был откровенно абсурден и похож на литературный винегрет, но в нём окончательно вызревала истина. Та, которой не встречается ни у Пелевина, ни у Стивена Кинга. И, добравшись до этого финала, Артёмов пишет: «Всё стало абсолютно реальным. Репетиция превратилась в подлинную жизнь. Всё происходило по-настоящему. Вместо блестящей, остроумной фальсификации на сцену вылез грубый, необработанный, корявый подлинник. Именно в подлинности происходящего заключался главный ужас…
Случайно оголившаяся перед Ерофеем подлинная суть бытия оказалась так страшна, что ум его в панике выскочил за свои пределы. Инстинкт самосохранения принудил считать всё, что с ним в данную минуту происходит, вымыслом.
Было совершенно очевидно, что он столкнулся с нечистой силой. Перед ним сидит в материальном виде, в человеческом образе — инфернальная сила. Проще говоря — чёрт. Чёрт, вот кто! Те, кто с ними не встречался, говорят, что их нет, а они есть!..»
И эта встреча для Бубенцова была настоящим открытием.
Нечистая сила или же черти густым роем окружают человека в его жизни, заставляя пройти через множество грехов и соблазнов. Это ведь намного легче, чем бороться с пристрастием к спиртному или женщинам, воровать и ругаться. Бубенцов же на протяжении всего романа Артёмова состязается с этой самой нечистой силой, пытаясь спасти свою душу от посягающего на него дьявола. Самое сильное, что у него для этой борьбы было, — это любовь. «Чего стоит любовь? — задавал себе вопрос Бубенцов. — Ничего она не стоит, — отвечал он сам себе, — потому что нет такой цены, которой не отдал бы влюблённый за свою любовь. Всякий переживший хотя бы мимолётную первую любовь запомнил на всю жизнь дивное состояние. Даже самая неудачная, самая безнадёжная первая влюблённость переворачивает не только самого человека, но и весь привычный мир. И нет такой цены, которой можно было измерить поистине бесценное сокровище первой любви. Потому что умереть с любовью — веселей, чем жить без любви!..»
Эта немудрёная истина, пришедшая Бубенцову ещё в самой первой части романа, как раз и проявит себя в его конце, огорчив читателей печальным исходом сочинённой Артёмовым истории. И сам Ерофей, и его любимая жена Вера окажутся замёрзшими в сугробе близ железнодорожного моста, по которому с грохотом пролетают электрички. А до этого Ерофей посетил церковь, из которой он вышел уже совсем другим человеком…
«Переступив порог храма, Ерошка приготовился к тому, что сейчас навалится обычная скука. Так оно и произошло, но только в первые минуты. Неожиданно скуку сменило живое, радостное вдохновение. Как будто в течение его мыслей вмешалась какая-то посторонняя властная сила. Он почуял явное присутствие чего-то необыкновенного, необъятного, внимательного к нему. Так входит в душу порыв первого весеннего ветра, так же необъяснимо накатывает на человека волна счастья. Приходит ниоткуда, уходит в никуда.
Ерошка, не чуя ног, простоял всю всенощную…»
Так он открыл для себя существование Бога.
А потом он начал читать Евангелие. И когда пришла его любимая жена, он «не удержался, шагнул к ней, прижался пылающей щекой к её лицу, холодному, свежему, как яблоко. Оглаживал трепетными ладонями мягкую, нежную шерсть свитера, нагретую её телом.
— Вера, — сказал он. — Оказывается, есть вечная жизнь! Это реальность!..»
Объясняя своей жене, зачем Господь, зная всё наперёд, позволил Адаму и Еве согрешить, сорвав с дерева плод добра и зла, Ерофей говорит ей: «Затем, Вера, чтобы человек узнал, каково это — жить без Бога!.. На собственном горьком опыте! На своей шкуре! Вот для чего!»
И, похоже, что ради этого и был сочинён весь этот то ли полуфантастический, то ли полумистический роман, в конце которого шебутной и взбалмошный герой Бубенцов приходит к познанию Бога.
Изложить суть романа Владислава Артёмова «Император» невозможно, не цитируя мыслей его героя и не пересказывая его витиеватого пути по жизни. Ведь цитировать — это практически переписывать весь этот роман заново. Так не лучше ли читать непосредственно сам роман, поскольку первоисточник всегда оригинальнее копии? По крайней мере, он показывает нам, что для того, чтобы прийти к Творцу, не обязательно сначала с головой окунаться во всевозможные грехи и мерзости. Есть и более короткие пути — такие, к примеру, как через Храм и Евангелие…
* Владислав Артёмов. «Император». Роман. — М.: Журнал «Москва», 2018, № 11-12, 2019, № 1.

 

Николай ПЕРЕЯСЛОВ