Елена Живова: откровения в образах и красках

Имя Елены Живовой хорошо известно: её яркие, декоративные, сверкающие мозаикой солнечных красок натюрморты и пейзажи уже много лет привлекают внимание на самых представительных и авторитетных выставках. Она художник — мастер современной эпохи и естественным порядком пришла именно в те творческие союзы, которые объединяют Художников пишущих кровью сердца и совести. Мастеров, способных не только кормиться капризным вдохновением, но и в случае необходимости кормить это вдохновение, не испытывая каких-либо комплексов ни перед собой, ни перед коллегами по творчеству, ибо здесь все так делают или, по крайней мере, психологически готовы к этому.

 Это Союз дизайнеров Москвы, Международный художественный фонд и Творческий союз художников, объединяющие служителей Музы красок потому, что они, как Бродский — поэт, — художники. Потому что образы и краски сопутствуют им, преследуют их и подчиняют их своей капризной воле...
  На первых её выставках была представлена графика. И лишь потом круг расширяется — и вот солнечные, Матиссовские краски освещают выставочный зал. Имя великого француза — подателя радости мы упомянули не случайно: палитра и способ письма Елены, подход к произведению созвучны именно его творчеству при всей индивидуальности, самостоятельности и неповторимости изобразительного языка московского художника — нашей современницы. Елена выбирает чистые и интенсивные спектральные цвета; для повышения силы и гибкости тона используются большие мозаичные пласты краски, накладываемые на холст мастихином. Плоская обширная поверхность, глянцево блестящая и отграниченная краевым рельефом от аналогичного мазка другого тона, переливается виртуальными тонкими оттенками цвета за счет отражений и бликов и легкой вогнутости, заданной формой кромки инструмента. Этот эффект роднит её технику с редким искусством настоящей горячей энкаустики — письма расплавленным окрашенным воском, где неизбежно образуется мозаика почти не взаимоперемешивающихся рельефных мазков, из которых и складывается призрачно мерцающая то изображением, то калейдоскопическим узором фантастическая картина. Как и пунический воск египетских лучших файюмских портретов, масляные краски Живовой живут на картине, как мириады муравьев на поверхности муравейника, не уступая в своих необычных свойствах новомодному акрилу, за который их часто и принимают (из более близких аналогий можно назвать, к сожалению, исключительно сложную и потому малоизвестную новую энкаустику династии художников Хвостенко, с манерой письма которых в силу обусловленности технологией у Живовой много общего). Использование неразбавленных красок позволяет Елене в отличие от большинства тех коллег по цеху из прошлого и настоящего, которые не пользуются импрессионистским в тенденции неформализованным корпусным мазком, работать на пленэре, по живым наблюдениям за быстротекущими переходами света и цвета и их мгновенными вспышками. Каким же чувством цвета и гармонии нужно обладать, чтобы непрерывные цветовые отношения и переходы преобразовывать в мозаику нескольких тонов! Пленэрная установка художника берет начало от первых её ученических работ — пейзажей, написанных ещё в традиционных немозаичных техниках. Трепетные берёзки оранжево-розовым весенним утром из далёкого 1987 года уже тогда обещали ей большое будущее; их преемниками стали закатные марины матовыми темперами; но в этом пространстве работали слишком многие. В чём же отличие от других картин Елены Живовой? Почему они узнаваемы с первого же мимолетного взгляда, который больше не отвести от чудесных холстов! Новая техника родилась внезапно и открыла ей путь в большое искусство. Правда, с пейзажем пришлось не то чтобы проститься, — переосмыслить подход: крупномозаичность техники и недоступность в ней лессировок и непрерывных тональных переходов ориентировали на отказ от большого, наполненного множеством объектов пространства природы и ограничение искусственным конечнопредметным пространством натюрморта. Пейзаж, естественно, остался, но стал экспозицией-выборкой небольшого исполинского натюрморта — из нескольких деревьев, облаков, рощиц, фонарного столба с часами, расставленных на неоглядном «столе» поля, города или простора. А вот натюрморт стал доминирующим жанром и вобрал в себя всё: и пейзаж и даже портрет в интерьере, где «расставлены», например, собрат-художник и его тут же создаваемый автопортрет («Художник А.П.Куценко на фоне своего автопортрета»). «Поставлен» может быть и такой натюрморт, как «Лесная дорога в Пущино» — темные ленты скал-деревьев, едва заметная тропинка между ними и сверкающий бледно-лимонный треугольник послегрозового неба.
  И, естественно, основной массив её картин — это натюрморты: букеты цветов, прежде всего пейзажномасштабных подсолнухов, бутылки, фрукты, чаще всего огромные арбузы и дыни.
  Критерием мастерства и экзаменом на звание мастера являются работы, обращающиеся на своем визуальном языке к образам иных органов чувств. Немногим удается написать красками шум, вкус или запах! Ещё в советские времена Евгению Рейхцауму, как некогда передвижнику Васильеву, довелось написать японским солнечным летом влажную зимнюю туманную оттепель — кажущуюся заснеженной тяжелым ноздреватым оседающим снегом крышу дворца в Киото (ну почему тогда в продаже были только комплекты для мгновенного «Полароида», а где сегодня эта небольшая фанерка!?). В 1993 году художник, бежавший из Баку на Малую Грузинскую, Анатолий Бузаев в мирной подмосковной тиши у спокойно открытого мансардного окна написал ультрамарином едва слышный ласковый «Шум ночного дождя». Елена Живова долго искала образ одного из своих «арбузов», так долго, что ему это надоело, — и он протух; так хулигански она и назвала этот натюрморт — «Натюрморт с тухлым арбузом», и он действительно таков, маленький бриллиант в коллекции её работ!
  Натюрморты и натюрмортно решённые картины иных жанров активно используют ещё один матиссовский инструмент в создании образа: подмену цвета, замену естественного цветового образа на перепутанные, контрастные, выразительные цвета, далеко не случайные и становящиеся символическими. Мы не сразу замечаем сдвиг цветовой гаммы в иных цветах и арбузах — иногда Елене приходится самой обращать на это внимание названием: «Синий арбуз», «Натюрморт с фиолетовой дыней» — здесь задорность свежего письма и остальных цветовых решений настолько веселы, что становится понятно: Елена Живова являет собой художника, склонного к светлому восприятию Мира. На выставках привлекает внимание очаровательная «Зеленая» — девичья фигурка в море на просвет ослепительным утренним солнцем. Формально это должен быть контрастный силуэт с ореолами — здесь перед нами живая и трепетная, сама светоносная и именно молодая девушка, которой жизнь улыбается и у которой все впереди.
  Замены цвета в ранних картинах оказались всего лишь школой для будущей ответственной живописи. Сине-фиолетовое смещение тона радостно, живо прописанных объектов позволит впоследствии писать гимн жизни в тональной области смерти, лиловой, холодной, сине-фиолетовой, — какое еще торжество жизни Вам нужно?!
  Божий дар немногим художникам — искусство абстрактной графики, поющей линии, самоценной и самодостаточной и изобразительной самой по себе. Этим даром владел Пушкин, не только сюжеты, но и виньетки и росчерки которого достойны самостоятельных выставок и публикаций; угловатая в жизни Анна Ахматова вдохновила на такую линию в своем портрете беспутного, но тем не менее гениального Модильяни; такие линии, не глядя, проводил в бессмертие Анатолий Зверев; парадоксальным образом наш современник Сергей Лосев, видящий мир безграничным волновым полем трепещущего бликами и переливами света, какой-то интуицией переворачивает это поле в дискретные волноподобные и столь же выразительные линии балетных па... . Здесь находится ещё одна и совершенно самостоятельная сфера творчества Елены — это графика, где произвольно льющиеся или скачущие, рвущиеся линии сплетаются в нечто каллиграфически или символически осмысленное, в диковинные арабески, в которых иногда просверкивают воспринимаемые нашим европейским, ренессансно-испорченным зрением узнаваемые графические образы. Термин «арабески» — тексты арабским письмом, трансформированные в гармоническое, орнаментальное инобытие смысла, — за пределами узкого круга востоковедов ассоциируется с гоголевским его переосмыслением как маленьких реалистических миниатюр; чтобы сохранить загадочность возникновения смысла в сплетении линий, сама Елена стала называть их таинственным неологизмом наукообразного происхождения ДИСОПЛАСМАГОРИЯ, который интуитивно отображает прообраз графических откровений Елены Живовой, — недаром чудесные эти каллиграфемы с удовольствием вешают на стены и медитируют перед ними почитатели этого ее таланта.
  От законов настоящего искусства не уйдешь, каким бы новатором ты ни был; можно найти свою реализацию того, из чего вырастает художественный образ, но отправной пункт, созерцание узнаваемого, как оно попадает в наш глаз, необходим. На почётном месте в квартире художника висят два роскошных «акварельных» этюда: храм Христа Спасителя и старый московский дворик, только акварель на пару Елена заменила своим ноу-хау — отмывкой цветными тушами, по-европейски трактованному образу и подобию той техники, которой дальневосточные мастера создают свой фантастический в восточно-аксонометрической реальности мир. Этюд реалистический, перспективный, полутоновый необходимо появляется в творчестве, даже если не как отправной пункт, набросок, а как завершающая стадия — здесь мозаичного — синтеза образа.
  Всё это — радостный и светлый творческий путь Елены Живовой — молодого и жизерадостного, озорного художника, не стесняющегося смотреть со своего официального буклета через очки из кружочков плода киви и с эйнштейновски высунутым языком (гегелевское: тезис — язык Эйнштейна; антитезис — язык Ивана Полозкова, забытого политического деятеля 1991 года, тоже отметившегося по этой языческой части; синтез — то, что сделала Елена, и четвертому языку не бывать!). Путь этот отмечен признанием и выставками, быстро набравшимися числом до 35 и четырьмя из них — ещё и персональными; коллекционеры вообще-то толпятся и у её картин, и графических листов, и в её мастерской, торопясь унести свою часть желанной добычи московской Матиссы.