Душе от счастья никуда не деться

 17 февраля исполняется 65 лет поэту Владимиру Петровичу СКИФУ — председателю Иркутского отделения Союза писателей России. Автор 17 поэтических книг, лауреат многих литературных премий, человек популярный среди поэтов и читателей, он по праву таланта занимает своё заслуженное и почётное место на российском Парнасе. Псевдоним его расшифровывается просто «Смирнов, который изменил фамилию».

  Родившийся в семье фронтовика, участника Великой Отечественной войны, Владимир Петрович сменил много профессий – был учителем рисования, черчения и физкультуры, служил в армии, окончил филологический факультет Иркутского университета, работал инспектором облкниготорга.
  Стихи начал писать рано – когда ему было 16 лет, в тулунской городской газете увидело свет его первое стихотворение, посвящённое полёту Юрия Гагарина в космос.
  С той поры Владмир Скиф много и плодотворно работает в разных поэтических жанрах – лирика, публицистика, литературные пародии, эпиграммы, иронические стихи, сонеты, верлибры (белые стихи), четверостишия, детские стихи, песни, поэмы. Придумал он и свой поэтический жанр — стихотворение-портрет.
  Как-то на одной из встреч с читателями его спросили, о чём он пишет. «Такой же вопрос задавали и драматургу Александру Вампилову, — ответил поэт. — Он сказал: о том, от чего не спится по ночам. Это действительно так. У меня бывают случаи, когда я во сне вижу своё стихотворение.
  У каждого человека свой крест, который он несёт всю жизнь. У тех, кто живёт в России, он – русский».
  Редакция газеты «Слово», наши читатели сердечно поздравляют Владимира Петровича с днём рождения, желают ему новых творческих свершений, долгих лет преданного служения русской словесности, благополучия его родным и близким!*  *  *
К родной земле любовь невыразима,
Когда царит осенняя печаль.
Моя душа, заботами теснима,
Уносится в неведомую даль.

Она свои распахивает крылья,
Летит среди небесной синевы
И обретает новые усилья
В очарованье света и листвы.

Её поля и рощи привечают,
Никто не бьёт наотмашь и под дых.
Как мягкий хлопок, стебли иван-чая
Сулят ей отдых в кущах золотых.

Душе от счастья никуда не деться,
В родном краю смогла себя согреть.
Душе охота пасть и разреветься,
И посреди России умереть.

ТЕЛЬМА
На станции сибирской Тельма
Сошли с небес пустые бельма.

Инопланетного в них мало,
В них зренье всей страны пропало.

Случилась в мире слепота
У нации и у Креста…

– Скажи, родной посёлок Тельма,
Куда ведут пустые бельма?

– Куда ведут? Скажу вам честно,
Дорога эта неизвестна:

Быть может, к мёртвому кресту,
А может, к Господу Христу…

Но у меня есть подозренье –
Грядёт у нации прозренье,

Когда – народ собрав в щепоть,
Введёт его в свой Храм Господь!

ТАНЦУЮЩИЕ ЗМЕИ
Я видел змей, танцующих
под небом
Среди песка и тёсаных камней.
Их танец тайной для природы
не был,
Он был изъяном красоты скорей.

А змеи танцевали, обнимались,
Шипели, поднимались над песком,
То распадались, то опять свивались
Живым узлом, клубящимся клубком.

Мы – матросня – тяжёлыми
ломами
С лица земли срывали старый дот,
А змеи дот японский обнимали
И людям загораживали вход.

Но вот мы смертный круг
образовали
Над ними, танцевавшими в кругу…
О, как мы их ломами убивали,
Крошили на пустынном берегу!

Потом купались и орали громко
У океана Тихого в горсти…
И только Мишка Яковлев из Ровно
Сказал змее растерзанной:
– Прости!
ГНЕЗДО
После Третьей войны Мировой
Всё исчезло на грешной земле.
Будто язвой смело моровой
Всех, кто в городе жил и в селе.

Сколько минуло лет? Может, сто
После Третьей войны Мировой.
…И кружилось на небе гнездо,
Может, в нём кто остался живой?

*  *  *
Та жизнь, что была – утекла
из сознанья.
Забыл я летучих коней на лугу,
Деревьев и трав золотые названья,
И клинопись птичьих следов
на снегу.

Та жизнь оступилась и стала
обманом,
Ушиблась душа и листочком
дрожит.
Трясёт пол России дырявым
карманом,
И глохчет палёную водку мужик.

Земля поросла трын-травой
и дурманом,
В деревне крест-накрест
забито окно,
И небо сверкает гранёным
стаканом,
Упёршись в российское твёрдое дно.

КРАЙ СВЕТА
У Ивана пустела изба
И душа, и Россия пустела.
И свистела печная труба,
По ночам то и дело свистела.

Было дело – мечтал наш Иван
Увидать свою землю большую
И край света, и множество стран,
Хоть не жаловал землю чужую.

Шёл Иван или ехал куда,
Чуял сердцем – плохая примета:
Ужимались земля и вода,
Подвигались до крайнего света.

Кто-то баял, что будет в раю
Жить Иван среди вечного лета…
А труба-то свистит на краю,
Вот и прибыл Иван на край света.

ИСТУКАН
1
Раз мужик опрокинул стакан
То ли браги какой, то ли водки.
Глянул в окна – стоит истукан,
Бьёт щелчками по каменной
глотке.
 
Мотанул головою мужик:
Ну, уж нет! И рванул из стакана.
Он один напиваться привык,
Не хватало ещё истукана.
И тогда сквозь окно истукан
Протянул свою длинную руку,
И рванул самый полный стакан,
И сказал мужику, словно другу:

«Всё на свете с тобою пропьём,
Будем мерить Россию стаканом.
Хорошо напиваться вдвоём!»
Двадцать лет пьёт мужик
с истуканом.

2
Чёрным камнем стоит истукан
На пустынной российской развилке.
Только полночь сомкнёт
свой капкан,
Истукан выпускает закрылки

И летит над Россией моей,
И незримые бомбы бросает
В души русских людей и полей,
И на части страну разрезает.

Хорошо б истукана поймать,
Затянуть крепкий трос
на затылке,
Бомболюк и закрылки сломать,
И башку – на российской
развилке.

*  *  *
Ещё не наступило утро,
Но в ночь прокралась синева,
И чуть заметным перламутром
Уже подёрнулась листва.

Ещё в сыром лесу жиреет,
Не убавляясь, темнота,
Но в ней всё явственнее зреет
Стволов сосновых череда.

Ещё ни шороха, ни вздрога
У тёмной лесополосы,
Но у Саянского отрога
Тумана выросли усы.

Вот на востоке посветлело,
Тьмы отодвинулся оплот.
Заря, как яблоня, созрела
И алый выкатила плод.

ПУСТОМЕЛЯ
Пустомелей прозвали его,
Потому что болтал без умолку.
Заболтал и себя самого,
И деревню…
                    И зубы – на полку.

Пустомеля по жизни идёт,
С ним пустоты замкнули полсвета,
В поднебесье летит пустолёт,
И до неба растут пустоцветы.

Пустомеля дошёл до Кремля,
Сел в Кремле, будто лёг
на постели.
Что там пустоши, что там поля!
Вот бы щуку ему, как Емеле.
*  *  *
Чем старше я, тем строже выбор
Красавиц, здравиц, новизны.
И, как ни странно, я не выбыл
Из песен, музыки, весны.

Чем старше я, тем больше толку
На свете стало от меня,
Хотя враги меня, как волка,
Зафлажили в колючках дня.

Чем старше я, тем достоверней
Мысль, что спасёмся красотой.
И мне всё ближе Достоевский,
Чем Короленко и Толстой.

Чем старше я, тем гуще время
Замешивает жизнь мою.
И всё отчётливее кремний
Скрипит у бездны на краю.

*  *  *
Высохла травка солодка,
Сникла у старых ракит.
А из небесного лона
Снежная крупка летит.

Высохла травка солодка,
Заиндевела душа.
В поле скирдуют солому…
Ворон летит, не спеша.

Чёрными крыльями машет,
Будто проносит тоску,
И ничего мне не скажет,
Сев на сосновом суку.

Выставит лапу, как гребень,
И посреди пустоты
Рану души растеребит,
Где ещё прячешься ты.

*  *  *
Поэтов мало, стихотворцев рать,
И это очень грустная примета.
Ведь только Бог способен выбирать
В своей Господней милости – Поэта.

Сергей Есенин – он под Богом был,
И на вопрос, который
не был шуткой:
«Кто в мире вы?»
Сказал, как отрубил:
«Кто в мире я? Я – Божья дудка!»

ТЬМА
Тьма кромешная настала,
Небесам зашила рот,
Будто бы не рассветало
И вовек не рассветёт.

Тьма всё глуше, всё кромешней,
Стала каменною мгла,
Да такою, что скворечник
Оторвался от ствола.

Тьмы глубокая траншея
Утопила свет берёз,
Будто камни им на шею
Кто-то каменный принёс.

Ой, темно, темно в Отчизне,
Не объять её длину,
Будто тьма всей нашей жизни
Занавесила страну.

ШУКШИН
Хлеб славы – и горек, и сладок.
Сельчане, ведь вы — не враги?!
Страдал он от ваших нападок,
Придирчивые земляки.

Здесь скрыто немало загадок…
Неужто он был не любим?
Вот «срезали» Васю — и сладок
Был гонор ребяческий им.

А он разрывался душою
И думал: «Да что ж это вы?»
Стонал по ночам и межою
В поля уходил от молвы.

Под утро сидел на Пикете —
Родной, невысокой горе,
В тиши и в немом полусвете,
Мечтал о вселенском добре.

Сидел среди цветиков синих,
Где солнце вставало большим,
Тревожная совесть России —
Василий Макарыч Шукшин.

ЗЕКИ
Молчит тюремное окно,
В нём ночь застыла мглистая,
Мы – зеки, мы – России дно –
Колючее, сталистое.

Мы чуем русские поля
В сырой осенней темени.
Не перечёркивай, земля
Осужденного племени.

Из зарешёченных глубин
Мы землю видим издали.
Там нежной волей пахнет тмин,
Летает ворон пристальный.

Мы сами выбрали судьбу,
Как обернулись тучею.
На нас наложено табу
И кара неминучая.

Закон мы видели в гробу,
Ведь мы – страны агония.
У нас написано на лбу:
Мы – зона. Мы – колония.

Нас жёны перестали ждать,
Лишь мамка ждёт за ужином…
И ты прости, Россия-мать,
Своих сынов осужденных.

Нам так охота не пропасть!
Замри, судьба треклятая.
Мы – зеки. Мы – России часть,
Хотя и виноватая…

МИНОТАВРЫ
Мы — от Чукотки и до Нарвы —
Москве сегодня не нужны.
Нас пожирают Минотавры —
Завоеватели страны.

Победно зло гремит в литавры,
Вновь торжествует «Вечный жид».
И под копытом Минотавра
Русь, будто Герника, лежит.

СКАКУН
Мчал скакун по тернистой дороге,
Звёзды неба из скал высекал.
Синей тьмой покрывались отроги,
И в долину закат протекал.

Мчал скакун сумасшедший,
как ветер,
В его взоре клубилась тоска,
Звал скакун из далёких столетий,
Из небесных полей — седока.

Но молчали селенья в долине,
В небесах леденела луна…
И сошлись на последней вершине
Свет заката и путь скакуна.