«Для меня важно одно состояние души — только вперёд!»

15 марта исполняется 90 лет Юрию Васильевичу Бондареву, известнейшему русскому советскому писателю, классику отечественной литературы.
Он родился в 1924 году в городе Орске Оренбургской области. Для поколения Бондарева главным испытанием в жизни была Великая Отечественная война, и будущий писатель выдержал его с честью, пройдя огненный путь от Сталинграда до Чехословакии. Фронтовик с нашивками за ранения, он и в литературу шёл, как на штурм очередной высоты.
Окончив Литературный институт им. А.М. Горького, Юрий Васильевич со временем стал одним из самых любимых и читаемых авторов, нравственным авторитетом для многих поколений россиян. Его перу принадлежат романы «Тишина», «Двое», «Горячий снег», «Берег», «Выбор», «Игра», «Искушение», «Непротивление», «Бермудский треугольник», «Без милосердия»; повести «Юность командиров», «Батальоны просят огня», «Последние залпы», «Родственники»; сборник рассказов «Поздним вечером»; книги литературных статей «Поиск истины», «Взгляд в биографию», «Хранители ценностей». Много лет Юрий Васильевич продолжает работать над циклом миниатюр «Мгновения». Здесь он предстал перед читателями как романтик, мыслитель, философ. Книги писателя переведены более чем на 70 языков.

По произведениям Юрия Бондарева сняты художественные фильмы «Последние залпы», «Тишина», «Горячий снег», «Батальоны просят огня», «Берег», «Выбор». Картины по произведениям писателя смотрел, без преувеличения, весь мир. Бондарев стал одним из соавторов сценария киноэпопеи «Освобождение», посвященной глобальным событиям Великой Отечественной войны.
Талант и труд писателя отмечены многими государственными и общественными наградами. Он — Герой Социалистического Труда (1984), лауреат Ленинской премии (1972), двух Государственных премий СССР (1974, 1983), Государственной премии РСФСР (1975).
В 1991 году Бондарев подписал «Слово к народу» — обращение в газете «Советская Россия» группы политиков и деятелей культуры к жителям страны с критикой политики Б. Ельцина и М. Горбачёва и призывом не допустить развал СССР. В 1994-м писатель отказался от ордена Дружбы народов, который был присужден ему в честь 70-летнего юбилея, отправив телеграмму президенту Б. Ельцину: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».
Юрий Бондарев верит в правоту однажды избранных идеалов и в них находит ответы на вопросы, которые ставит перед ним наше время.
С легендарным писателем встретился и побеседовал наш автор Сергей ЛУКОНИН. В этом же номере публикуются уникальные фото Елены ДЕЕВОЙ и только что оконченные Юрием Васильевичем и нигде ещё не опубликованные страницы его «Мгновений».
Встретил он нас в прихожей дачи, повел в комнату, прямо к столу, на котором лежали наготове листки бумаги. Лена присела в тени напротив него с фотоаппаратом, я — сбоку в торце стола, положив незаметно под руку включенный диктофон (хотя бы на пять минут, но записать), он — слева от меня. Стал теребить края рукописи, сейчас отдаст мне её, и мы, гости, встанем и поедем обратно в город. Нельзя же докучать Юрию Васильевичу репортерской назойливостью. Ведь еще с порога Валентина Никитична, чинно улыбаясь, дала понять – ненадолго.
Но вот вспыхнувший в окне свет озарил его слегка бледное лицо. Слово за словом, и разговор пошел…

— Юрий Васильевич, многие писатели, помимо работы над прозой, нет-нет да и обращаются к записям, по характеру близким дневниковым. Но постепенно они обретают самостоятельную форму, как жанр, невольно требующий «выхода в свет». Так родились «Камешки на ладони» Владимира Солоухина, «Затеси» Виктора Астафьева. И ваши «Мгновения». Почему этот жанр так пригляделся писателям?
— Я давно начал «Мгновения» и не печатал, потому что был занят большими вещами. Стал писать роман (усмехнулся). Он на курорте, лежит на пляже, животиком кверху и отдыхает. И вот однажды я подумал: а каково мое отношение к этому жанру, к людям, к самому себе, чувствам, которые мне очень дороги — любовь, измена, доброта, справедливость? Все эти качества входят в состав понятия метафизики. Это не копирование жизни, не фотография ее, как иногда говорят о литературе. Это наша вторая жизнь. Она, может быть, выше нашей земной жизни. Почему? Потому что связана с нашей духовностью. Меня тоже эта сторона творчества очень интересует. Особенно в последнее время. О чувствах нельзя сказать, что мы их выдумываем, ибо чувство — метафизическое понятие. Я связал себя с попыткой отразить движение души, мгновения нашей жизни, через что мы проходим. Где можно лаконично и точно сказать? Лишь в «Мгновениях». Сейчас, мне кажется, это в моей жизни главное. Главнее и серьезнее, чем написать роман, который я задумал.
— В романе, как в любом художественном произведении, автор выстраивает сюжет, фабулу и включает литературные приемы, свойственные этому жанру. Однако многое остается, так сказать, за кадром — подчас нужное, интересное. Так, видимо, появляются «Мгновения»…
— Я уже много написал «Мгновений» — три книги. Это главное для писателя, который прожил больше 60 лет (улыбается). А я прожил гораздо больше. Вы знаете, к моей радости, «Мгновения» читают, спрашивают о них… Может быть, потому, что этот жанр с философским наполнением, он жизненный. Вы говорите, сюжет. Но в каждом «Мгновении» есть сюжет. Скажем, один идет от внешних толчков, как в романах, а этот идет от чувства, состояния. Я этим занялся сейчас вплотную. И не могу оторваться. Я правлю их во сне.
— Юрий Васильевич, ваша проза во многом о войне, которую вы прошли в действующей армии. И каждое произведение — это сопереживание, оно не затухает и поныне, особенно когда речь идет о трагических судьбах братьев славян. Вы освобождали Киев...
— И после освобождения много раз бывал. Для меня сегодняшние события в Киеве — это моя боль. С Украиной очень многое меня связывало. Мама моя украинка. А какие у меня там были читатели! Сейчас они все куда-то исчезли. Будем ждать, чем это кончится. Остается только сочувствие, только словами поддерживать.
— А на Западе не сочувствуют. Другой, прагматичный подход.
— Там сочувствуют оружием.
— Вы упомянули свою маму. Какую роль она сыграла в вашей судьбе?
— Она дала мне писателей Толстого, Шолохова, вечерами их читала, были разговоры, обсуждения. Она приучила меня к слову, воспринимать его красоту. А ведь я с мальчишеских лет слыл хулиганом в нашем Замоскворечье, не в том смысле, как сейчас, с финкой ходят в голенище. Отец меня воспитал в своем плане. Он был большой читатель. И я прочитал всю его библиотеку, которая была у нас в доме. Война была на носу. Недаром мы играли в войну, дело доходило до рукопашных схваток. Сейчас я не вижу, чтобы дети играли в войну. Разве что стрелялки за компьютером.
— Мы, дети войны, тоже играли в войну…
— Это почти рядом. Поколения 22-го года рождения нету вообще. 23-го — очень мало, от нашего остались единицы. Это мы прошли Берлин, мы прошли Германию, Европу. Мы шли с боями, не размахивая платками.
— А в 90-е годы ими размахивали. Без боя отдавали одну позицию за другой — в экономике, национальных отношениях. Интеллигенция растерялась, не зная, к какому лагерю лучше примкнуть. Я уж не говорю о близком нам с вами писательском Союзе, который в одночасье раскололся.
— Он разгромлен. А ведь в советское время он активно занимался социальной защитой писателя, создавал все условия для творчества. Где теперь наши загородные мастерские? Где наши Дома творчества, где санатории? Разве Литфонд сейчас такой, каким он был тогда? Писатель, какой бы он ни был, без копейки денег не оставался. Я сам принимал в этом деле участие, помогал писателям.
— Разобщение коснулось и творчества: полемист нередко агрессивен по отношению к автору, не состоящему в его группировке.
— Да потому, что исчезла культура мнения. Не видят никого, кроме себя. В современной литературе забыты такие святые понятия, как боль, сострадание. Боль нельзя описать – ее надо почувствовать и тогда воссоздавать. При всех жизненных невзгодах и потерях для меня важно одно состояние души — только вперёд!
— Пока живешь – надо жить и идти навстречу новому мгновению.
— …Заставлять себя жить и не думать, что ты уйдешь из жизни в какой-то срок определенный. Человек должен внушать себе, что он еще не готов к этому. «Надо прилагать усилия» — что-то подобное было высказано Толстым. А когда он сам перестал прилагать усилия… прошу перед ним прощения за эту фразу, он еще мог бы заставить себя жить. Вы знаете, в какой обстановке в последнее время он жил, какое состояние у него было. И я думаю, что болезни своей, лежа в пристанционной сторожке, он даже не сопротивлялся. Но вот вопрос: кто же в мировой литературе самый великий художник? И первое, что приходит на ум – Толстой! Французы говорят: Вольтер, немцы — Гёте. У Толстого, даже не в сугубо философских вещах, а в художественных произведениях, была глубочайшая философия.
*  *  *
Юрий Васильевич, словно опомнился, протянул мне рукопись:
— Вот, возьмите, я кое-где еще поправил.
Я спешно кладу страницы, испещренные аккуратной правкой. Елена щелкает фотоаппаратом, Бондарев отмахивается, стеснительно улыбается, дескать, что меня снимать старого! Я все «тяну резину», хочу продлить нашу встречу, оглядываюсь по сторонам: по периметру комнаты развешаны фотографии, живописные и графические работы. Спрашиваю, кто автор? Он живо встает, дает пояснения, вспоминает, кто ему подарил и при каких обстоятельствах. Там же висят портреты его дочерей, одна из них — профессиональная художница, другая — дипломат. Потом он спохватывается:
— Пойдемте, я подарю вам свою книгу.
Он спешно взбегает по крутой лестнице наверх, мы — еле-еле — за ним.
В просторном кабинете светло и уютно. В большом окне старые ели, в изгибе их веток что-то величавое и таинственное. А на стенах комнаты снова картины — известных и малоизвестных художников, и, конечно, книги, книги, книги… Всё, что наполняет его сердце и душу — каждый час, каждую минуту, каждый миг. Мысли его подвижны, фразы чеканны; это они, бондаревские, ложатся на бумагу, звучат в его бодром голосе, витают в воздухе, напоенном предвесенней мелодией.
И в этих мгновениях он весь — Юрий Васильевич Бондарев. Ему нынче 90 лет…

Юрий БОНДАРЕВ: