slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Без вести пропавший

рассказ

Сегодня, на рассвете, когда я ловил удочкой рыбу на реке, раздался за моей спиной чей-то приятный бархатный голос: «Клюёт ли?» От неожиданности вздрогнув, оглянулся и увидел молодого солдата в выгоревшей пилотке и гимнастёрке, на ногах — стоптанные сапоги. Роста среднего. Он не спускал с меня пытливого взгляда. Я даже смутился и подумал: «Каким ветром и из какого времени занесло сюда этого солдата с вещмешком за плечами и скатанной шинелью?»

Он улыбнулся, присел и стал наблюдать за моей ловлей. Было тихо, лишь поплавок покачивался на воде. Вдруг леску потянуло вниз. Я рванул удочку — на крючке трепыхался пескарь. Снял его, бросил в ведёрко с водой, где уже плавало несколько рыбёшек, и вновь закинул леску подальше от берега. Через несколько минут поплавок вновь скрылся под водой. Я дёрнул удочку вверх, но рыбина с крючка сорвалась.
— Э-э-эй, спуск-то коротковат, а грузило большое, — нараспев протянул солдат, качая головой, — рыба потому и срывается.
Он взял у меня удочку, переставил спуск, привязал другое, невесть откуда взявшееся грузило. «Лови, — сказал он. — Только сильно не дёргай удилище. Подсекать надо, тогда рыба и не сорвётся. Я ведь тоже раньше дёргал удочку, пока не наловчился...
И действительно, когда заклевало и поплавок скрылся, я спокойно потянул удилище на себя и в моих руках на сей раз затрепыхал солидный окунь.
— Молодец! — похвалил солдат и достал из вещмешка котелок. Набрал из текущего рядом родничка воды, и когда испил, радостно произнёс: «Хороша! Жаль, что река теперь стала не той, обмелела. А тогда на лодках катались». Время бежало, становилось всё теплее, и рыба уже почти не клевала. Я смотал удочку и спросил: «Вы тут, оказывается, жили?»
— Да. В колхозе бригадирил. А началась война, на другой же день ушёл на фронт воевать с гитлеровцами. Насколько я знаю, твой отец тоже был бригадиром здесь? Не помнишь?
Я, честно говоря, оказался в замешательстве и ничего не понимал. Да, от бабушки и мамы я знал, что мой отец бригадирил и постоянно бывал в поле, уж очень беспокоился о хлебной ниве и о людях, там работающих. Неужели он? Похож... Перед глазами замелькали фотографии с изображением отца и всё сходилось: сухощавый, нос прямой, тупой подбородок, чернобровый, глаза добрые... Я украдкой то и дело бросал взгляды на лицо солдата и, вдруг, себе на удивление, сказал, что он, как две капли воды, похож на моего отца Виктора Михайловича Офитова.
От этих слов солдат вздрогнул и, глядя на меня, улыбаясь, на одном дыхании выговорил, что он и есть мой отец... Сердце моё гулко и часто стучало, горло схватили спазмы. Не сговариваясь, как по команде, мы обнялись и стояли долго-долго как вкопанные. У обоих текли слёзы радости…
— Кажется, вечность прошла, я уже состарился, а ты всё молодой, отец. Потому и не узнал тебя, даже и не думал, что встретимся. Ты же пропал без вести, как гласило извещение из райвоенкомата. Ох! И наплакались тогда мама с бабушкой.
— Значит, пропал без вести? Растворился, как утренний туман…
Отец покачал головой и снова повторил: «Пропал без вести, значит? Да меня никто и не искал. Не до того, видно, было в то время. Кромешный ад стоял вокруг: разрывы снарядов и бомб, бесконечная оглушительная стрельба…
Он рассказывал, как сражался в составе 16-й армии под Смоленском. Генерал Лукин, любимец солдат, командовал. Храбрый и очень толковый был человек. Отец вспоминал, как подошли они к какому-то посёлку. Только окопались, втиснувшись в землю, как по ним ударили пулемёты… Солдаты бросились к немецким траншеям. Вражеский огонь в клочья рвал человеческую плоть. Чем-то горячим и твёрдым ударило по голове, и он вместе со столбом горящей земли взлетел в воздух и не помнил, как упал в кусты у оврага какого-то лесочка. Сколько пролежал, не знает, но очнулся уже в ином мире, где стояла тишина и цвели райские сады.
Да, «ужас вражьего удара» с неимоверной силой обрушился на первых защитников Отечества. Это как-то уже позабывается многими. И больно становится за наши великие жертвы, когда о войне, в которую ввергли наше государство 22 июня 1941 года, рассказывают сухо, часто перевирая и искажая факты. Отец, словно читая мои мысли, положил руку на плечо и произнёс: «Любая война страшна, а эта хотела нас низвергнуть, стереть с лица земли, чтобы не стало ни русских, ни Советского Союза».
— А его уже нет, — тихо произнёс я. — Развалили, порушили, раздербанили в начале 90-х. Скоро тридцать лет будет, как мы живём в стране с воровской рыночной экономикой. Общенародную собственность приватизировали и разворовали. Теперь диктует права частная собственность.
— Вот так дела, — поразился отец. — Как же это случилось?
— Предали свои партийцы, прикрывшись партбилетом, как щитом. И теперь наша страна называется Российской Федерацией, занимая место бывшей РСФСР. А все 15 союзных республик стали отдельными государствами. Запад ликовал. В кровавой войне не мог покорить нас, а в холодной победил. И хлынули ныне на нас несчастья…
— Партийцы, говоришь, сотворили такую мерзость? А почему народ позволил?
— А он словно ошалел, с ума сошёл, поверил сладким обещаниям райской жизни… Я находился среди защитников советской власти. Нас расстреливали из танков. Я едва не погиб. Бог уберёг.
Отец загрустил. Губы его то шевелились, то плотно сжимались, образуя тонкую черту. И вдруг он сжал кулаки: «За что же мы воевали и топали к Берлину? Не за новых же господ и за бесправие русских?! Эх, сын мой, как же вы не уберегли родную страну…»
Я не оправдывался. Произошло то, что произошло. Изменили своим славным предкам, создавшим великое государство. И жизнь пошла наперекосяк.
— Ты что-нибудь читал Талейрана? — спросил неожиданно отец. — Это французский политик.
— Знаю такого. Он точно подметил нравы нынешних «хозяев жизни» и поставил безошибочный диагноз: «Для того чтобы иметь много денег, не надо иметь много ума, а надо не иметь совести».
— Об этом я и хотел тебе сказать. Жить на обмане и лжи нельзя, мир от этого превратится в хаос и обрастёт хамами...
Преодолев крутой подъём, мы оказались на косогоре, с которого открывалась широкая панорама. Раньше отсюда можно было увидеть все ближайшие селения, а сейчас сохранилась только деревня Спирино за рекой. Там живёт лишь несколько стариков. А наши Ключищи вымерли — торчат сиротами всего четыре избы. Отец спросил о том, как жили все эти годы. «Жили трудно, — отвечал я. — Хлеба не было, его заменяла картошка. Отапливались соломой, которой снабжал колхоз. А когда она кончалась, ночью шли в поле и украдкой, надергав её из омёта, приносили домой. Но все заботы были о фронте, работали для него, чтобы скорее кончалась война. И радость была неописуема, когда пришла Победа. И ждали тебя…»
Шли тихо. Отец часто оглядывался по сторонам, вспоминая, где и чья стояла изба. Хмурился, охал, что ничего не осталось… Когда подошли к дому, отец вспомнил невернувшихся с войны братьев Валентина и Сергея, спросил о гармони Сергея. Она долго ждала хозяина. Бабушка отдала её одному слепому гармонисту. Пусть, мол, играет, а то совсем испортится.
— Это верно. Без игры гармонь заболевает.
— Ты тоже хорошо играл, пел «Златые горы».
— В престольные праздники всё село гуляло с песнями да с плясками, — улыбнулся отец. — Вот и в тот день гуляли...
Отец запнулся. «В тот день» началась война. Услышав сообщение о ней, все бросились по домам. А на другой день отца с соседями уже провожали на фронт. С войны не вернулось более тридцати сельчан — почти всё мужское население. Вот и вкалывали женщины за двоих. Надорвались. Вот и потянулись люди по городам-весям. Так и исчезло село.
— Нельзя без деревни-то, — сказал отец. — Она кормилица наша. На чужих харчах долго не проживёшь…
Отец говорил, что очень жалеет о развале СССР, что его родная сторона распята и оболгана. И он не забудет это. Ведь память власти не подвластна. Да, святой русской душе больно, но она вынесет эту боль и слёзы. С Богом выстроит Россию, и пусть знают всевозможные господа — и наши, и чужие, — что блоху подковал Левша, олигархи на это неспособны. Они живут, покуда есть что воровать... Я слушал и соглашался с ним. Разве это по-человечески присваивать землю, продавать её, отгораживать дороги, дворы перекрывать, набивать мошну и плодить в стране нищих, которых сейчас, как мух у нерадивой хозяйки. Разве дело, когда несметные толпы бегут из своих краёв в поисках лучшей доли? И чья вина, что умерших ныне больше, чем родившихся на свет? И вся эта так называемая частная собственность — неправедная.
— Эх, Россия, Россия, горемычная Русь, — вздохнул отец.
— Терпеливая, — добавил я. — И радует, что начала вставать с колен. Так что это всё враньё наших недругов, что она погибла. Она устала от лжи болтунов и кровососов…
— Главное — не забывать сорок первый и пятый. Если потребуется моя помощь, позовите, я подставлю плечо немедленно, как подставил его в те годы товарищ Сталин. Этот человек был гигантом в нашей истории, им и останется, как бы негодяи не выливали на него ушаты грязи.
Вспомнили слова не питавшего симпатий к нам Черчилля: «Для России было величайшим счастьем, что в годы войны во главе её стоял столь несокрушимый полководец...». Он смог сокрушить чуму человечества — фашизм. Многое бы он ещё сделал доброго для процветания России, да не успел. «Гниль» избавилась от него. Хрущёвская «оттепель», а затем горбачёвская «гласность» и «перестройка» под либеральную какафонию демократов превратили страну в погост.
— Значит, жертвы наши во имя счастливой жизни понесли мы напрасно? Эх, сын мой! Что ж вы допустили до власти всяких хрущёвых, горбачёвых, ельциных — этих скудоумных людей, способных только разрушать… В его словах улавливался укор всем нам, не сумевшим дать отпор негодяям.
— А пойдём-ка, сын мой, на кладбище, к могилам родных...
— Пойдём, — живо отозвался я, чувствуя крепкую руку отца, влекущего за собой, и в который раз повторявшего слова: «Берегите Россию — без неё никому на свете не жить». Я шагнул за ним и вдруг почувствовал, что рука моя пуста, сам я окутан белесым туманом, а отца рядом нет, он словно растаял в этом тумане...
— Где ты, отец!? — закричал я. Но никто не откликнулся… И тут я проснулся. Лоб мой, да и всё тело были в испарине. Это же надо такое — привиделся родной отец, пропавший в войну без вести. Бывают же в жизни чудеса, хоть и во сне! Меня не покидало чувство радости от встречи с ним. Огорчило одно: пришлось признаться ему в том, что не сумели сберечь доставшуюся нам по наследству страну, позволили скудоумным людям взять бразды правления, а чужеродным кукушкам снести яйца в русском гнезде… Хотелось продолжить разговор, но его рядом уже не было. И тогда я крикнул, а точнее — прохрипел: «Отец, прости...» И пообещал бороться за правду, жить по заветам Христа и беречь Матерь свою — Россию.
Николай ОФИТОВ
(Печатается в сокращении).

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: