Александр Блок в моей жизни

135 лет а.бЛОКУ

Впервые услышал незнакомую, показавшуюся мне на фоне фамилий Пушкина, Лермонтова, Маршака, Чуковского, Берестова… странной фамилию Блок, до 1955 года – года нашего переезда из кубанской казачьей станицы в Москву. Следовательно, до десятилетнего возраста. В нашем доме в один из вечеров услышал, как папа читал для своих гостей:
…И перья страуса склонённые
В моём качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу…
Может быть, эти строчки запомнились мне тогда особенно, потому что кто-то ещё их повторил, и в памяти отпечатались именно они. И хотя смысл сказанного мне в том возрасте был непосилен, что-то заворожило. Мне показалось, что перья этой заморской птицы особенно красивы потому, что в них на том – очень далёком от моей станицы – берегу постоянно цветут очи. Поэтому страус сразу и надолго стал моей любимой птицей, которая, как тогда себе представлял, может видеть перьями. И довольно долго в ту пору  мечтал, чтобы это заморское чудо мне приснилось.
А в тот вечер, когда меня укладывали спать, спросил у мамы, кто написал эту красивую сказку о перьях страуса, и она, засмеявшись, ответила, что такие «сказки» писал Александр Блок. И дальше был очень удивлён, узнав от неё, что он жил не в Африке, а в очень красивом городе, который сначала назывался Петербургом, потом Петроградом, а теперь Ленинградом. Об этих городах ребёнок, рождённый в сороковых, не мог не знать.

Та же пора моей детской жизни связана и с ещё одним стихотворением Блока. Оно было про девочку, которая «пела в церковном хоре». И связано с моим удивлением – как эта девочка оказалась в церкви. За окном было начало пятидесятых, и в нашей стране, насколько я тогда знал, в церковь ходили лишь пожилые люди, как, например, моя бабушка, которая «привыкла». Но как туда попала, а тем более пела девочка, не понимал. Однако что-то в этом очень нравилось, особенно «как белое платье пело в луче». Помню, даже спрашивал бабушку, нет ли случайно в нашей станичной церкви такой девочки. Но бабушка сказала, что сейчас нет. Всё, о чём написано в стихотворении, было давно. Теперь дети в церковь не ходят. А та девочка, если и жива,  уже стала старенькой, как и моя бабушка.
То, что у Блока не «девочка», а «девушка», я узнаю много позже, чему немало удивлюсь, поскольку успею свыкнуться с «девочкой».
Вот эти три эпизода: со «снежной улыбкой», перьями страуса «с очами» и этой «девочкой» из церковного хора — остались в моей памяти из детства, связанного с Александром Блоком. Правда, как уже говорил, «снежная улыбка» долгое время – лишь косвенно.
И ещё осталась какая-то тайна. Когда мне читали, а потом и сам читал книги других поэтов и писателей, если не всё, то почти всё было понятно сразу. А у этого, странного для меня Александра Блока, начиная с его фамилии, всё казалось каким-то загадочным. И потому, когда встречал его имя, испытывал заметный трепет таинственности.
Что, впрочем, сохранилось и по сей день…
В 1958 году маме подарили маленький томик из серии «Библиотека советской поэзии», который называется «Александр Блок. Стихотворения и поэмы». И именно с этого момента предстояло мне «окунуться» в мир его «заморских песен», потому что так захотелось, чтобы  в тот мир и для меня «открылись торные пути». Составитель томика известный российский литературовед Владимир Орлов включил в него избранные стихотворения и поэмы, написанные поэтом лишь в двадцатом веке – начиная с 1901 года.
Когда стал читать, начал делать закладки на страницах особенно полюбившихся стихотворений. Однако вскоре это занятие прекратил, поскольку понял, что с этими закладками сборник «распухнет» настолько, что объём его увеличится едва ли не вдвое. И потому, прочитав первый раз, потом открывал томик уже на любой странице и начинал перечитывать либо дальше, либо возвращаясь назад.
В какой-то момент дошёл до начала и прочитал предисловие Владимира Орлова, которое заканчивалось так: «С весны 1921 г. здоровье Блока пошатнулось, и 7 августа 1921 года он скончался от болезни сердца».
Поскольку, как уже сказал, перечитывал этот томик не единожды,  обратил внимание, что заканчивается он стихотворениями, написанными в 1918 году. И, узнав из предисловия о дате смерти поэта, удивился тому, что в книжку не вошли стихотворения остальных трёх лет его жизни.
Когда спросил об этом у старших, мне ответили, что «у поэта было сложное восприятие революционных преобразований в стране». В ту пору такого ответа для меня было достаточно.
Однако чуть позже, разговорившись о Блоке с нашим учителем по литературе Александром Александровичем Пластининым, чей отец был знаком с поэтом, узнал об этой «сложности» такое, что в те годы советскому юноше сложно было воспринять.
От него же я впервые услышал и определение «невольник совести», чего в пору моей юности по отношению к Блоку официально не произносили.
И с той поры окончательно и сознательно «заболел» Блоком, читая всё, что мог достать из написанного поэтом и о нём – в стихах и прозе. В первую очередь, конечно, его дневники, письма, автобиографию и статьи, а также воспоминания современников: тётушки и биографа поэта Марии Андреевны Бекетовой, жены Любови, Сергея Городецкого, Андрея Белого, Нины Берберовой, Зинаиды Гиппиус, Владимира Пяста, Мережковского, Горького, Чуковского, Пастернака, Ходасевича, Ахматовой, Вячеслава Иванова, Георгия Иванова, Алексея Ремизова, Всеволода Мейерхольда…
А однажды – в середине 60-х – приехал студентом в Ленинград, зашёл к своей тётушке-петербурженке и в разговоре неожиданно узнал, что она была знакома с Блоком. Её рассказы тоже в немалой степени сформировали во мне образ полюбившегося поэта – «невольника предчувствий и обострённой совести», который по сей день стоит для меня особняком.
Из всего этого – размышлений и откровений поэта, воспоминаний и впечатлений о нём его современников — стал постепенно складываться тот образ, который так заворожил меня с детства. И чем больше узнавал о нём, тем сложнее, многомерней и ближе он становился. А точнее, становится до сих пор и, уверен, что пока живу, это будет продолжаться с каждым новым прочтением…

 

Григорий БЛЕХМАН.