Звезда судьбы

Сборник стихов Григория Осипова снова (в который уж раз) убедил меня, что лирика — вершина поэзии, высочайший её пик… Круты и обрывисты склоны, ведущие к нему. Да что там руки — сама душа! — режутся, ранятся в кровь на трудном подъёме к этой вершине. Но как же далеко, как отчётливо строго видится всё окрест с неё, а главное — хорошо виден сам Поэт, одолевший свой путь.

Много приходится затратить сил на этом подъёме, много раз оскальзываться, сползать в чёрную и глухую бездну безверия, отчаяния, что молчаливо и уверенно ждёт там, внизу… Поистине нет трудней и ответственней пути у Поэта, решившегося рассказать миру о себе, о жизни своей, о неспокойном и чутко памятливом сердце, которое не в силах, да и не хочет забыть всего, что было с ним. И... сопрягает ушедшее, былое с днём нынешним, который всегда горяч, всегда нов и требует новых ответов на старые «проклятые» вопросы. Но ответы, как правило, приходят всё прежние, уже найденные, обретённые на пути к своей вершине в поэзии, потому что открылись, дались они не задёшево, за них заплачено очень дорогой ценой. Эта цена раненого, устающего сердца, цена потерь и утрат… И — мужества, стоической верности себе и своей душе, поскольку без этого нет, не может быть Поэта.

Ядумал об этом (в который уж раз!), читая новый сборник стихов Григория Осипова… Пора голых чёрных контуров облетевших деревьев, пожухлой, уже предсмертной травы, стеклянно-холодных закатов и общая пейзажная гамма — чёрно-белая, без полутонов и размытости. Видится далеко, насквозь, и оттого эта пора так хороша для подведения итогов, неспешного и очень откровенного разговора с самим собой и читателем.

Ни о чём не жалей, ни о чём.
Что ушло, то ушло безвозвратно.
Лишь сверкнуло нездешним лучом,
Лишь коснулось судьбы…
Ну и ладно!

Индевеют в предзимье дома,
И вдоль берега движется стужа,
А на сердце сгущается тьма
От того, что себе ты не нужен.

И живёшь с горькой мукой тщеты
В ожидании жизни нетленной.
И комет ледяные цветы
Всё огромней в пространствах
Вселенной.

Только Поэт, истинный Поэт (не путать с верcификаторством, пусть даже и очень умелым, с чисто техническим рифмоплётством!) способен на такие признания, на такую смелость самообнажения!.. Такое уж ремесло — сперва тихо и откровенно горько говорить с собой в бессонные часы, а потом всё это — как-то само собой! — ложится на бумагу и начинает разговаривать уже с людьми, с читателями… И счастье, большое, щедрое счастье, посещает тогда Поэта, селится в его душе, если осознаёт он вдруг, что мысли, чувства и сами слова — не только, оказывается, его, что они близки и нужны другим людям, людям вокруг. Тогда вновь, в который уж раз возникнет, поселится в душе надежда, что твоё слово, слово Поэта способно врачевать, целить больной мир и хоть в чём-то помогать другим… Ведь Поэт — не отшельник, живёт не в скиту, но в миру. Иначе бы он и не написал бы, наверное, ничего…

Подойдёт ко мне
из тьмы прохожий,
Вежливо попросит закурить.
Может быть,
со мною в чём-то схожий,
Иль совсем не схожий,
может быть.

Горек след его обманной жизни,
Ничего не воротить назад,
И тревожный отблеск укоризны
Отразит на миг усталый взгляд.

И когда душа моя постигнет
Ту печаль, что он таит в себе,
Попрощаюсь горестно и тихо
С думою о собственной судьбе.

Последняя приведённая мною строфа так глубока и так важна!.. Не только для тех, кто вовне, кто, случайно встреченный, попросил, например, закурить, но и для самого Поэта, его души, её жизни и самоощущения.
Вдумайтесь: «Попрощаюсь горестно и тихо/С думою о собственной судьбе». Ведь две последние эти строчки, венчающие стихотворение, подводящие его нравственный итог, по меньшей мере, двуплановы, двузначны.
То ли — попрощаюсь горестно и тихо с этим случайным незнакомцем, попрощаюсь, думая («с думою») «о собственной судьбе».
То ли — эта случайная встреча так заденет и перевернёт Поэта, что после неё он распрощается, простится со своим, давним, дорогим и сокровенным — «с думою о собственной судьбе»… Она уже не будет казаться самой важной и дорогой на фоне чужой беды, чужой судьбы.
Мне, например, хочется именно так понимать две последние эти строчки — они полны тогда — до краёв! — сочувствием, теплом любви и добра к иным, к окружающим, которым нынче так трудно, так невыносимо жить под жёстким, безжалостным крылом нашего «судьбоносного времени», под махом этой косы, старательно и безжалостно выкашивающей русских людей, саму нашу русскую жизнь…
Коли прав я в таком прочтении, таком понимании, то от них уж рукой подать до таких, к примеру, стихов Григория Осипова:

Когда устану я творить добро
И горевать над бедами чужими,
Моей судьбы померкнет серебро,
А я забуду собственное имя.

Взметнётся чёрный вихрь
над головой,
И чёрной птицей улетит дорога,
И день последний, тяжкий,
неживой,
Войдёт в мой дом
и рухнет у порога.

Вот так!.. И собственное имя будет забыто, а это всё равно, что уйти из мира, перестать быть в нём, чувствовать его и хоть как-то, в чём-то пытаться изменить к лучшему, и в дом Поэта войдёт «день последний», тяжкий и неживой…
Мир, жизнь его точно так же нужны Поэту, как и он им… Они — неразделимы, и в этой кровной, горячей связи — суть и смысл работы сердца Поэта, точнее… Сердце его, можно сказать, открывает нам всё то, что до него мы видели, словно бы и не видя толком:
Время выветрит горечь разлуки,
Но останется след вековой
Безотрадной, безжалостной муки
И холодной мечты неживой.

Смолкнет позднее эхо печали –
Дальний отзвук потерянных лет.
И умчится в незримые дали
Невозвратный непознанный свет.

Сам внутренний строй стихов Григория Осипова, сама их интонация, очень открытая, напевная и искренняя (а искренность — кровь и душа настоящей, подлинной лирики!), очень сродни, на мой взгляд, поэтической стихии Николая Рубцова… Та же,
какая-то по-юношески беззащитная и вместе с тем очень мужская, мужественная открытость мыслей, чувств, строк, та же печальная бережная любовь к родной земле, её лесам, водам, травам, звёздам и птицам, та же неразрывная, упорно не сдающаяся ни хуле, ни клевете, ни хитроумным наветам связь со всем этим, с Родиной своей и нашей.

Осенняя птица кричала
О чём-то печальном своём
Над тёмным огнём краснотала,
Над тёмным, пугливым ручьём.

Кричала печальная птица,
Свой крик устремляя ко мне,
Как будто хотела забыться
Навек в неразгаданном сне.

Над вечным огнём краснотала
В рассветной загадочной мгле
Забытая птица кричала
На всеми забытой земле.

Летел её крик над осокой,
Над светом, застывшим в меже,
К далёкой душе одинокой,
Ко всеми забытой душе.

Всё здесь очень рубцовское: и «поздний и вечный огонь краснотала» (какова, однако, точность этих выбранных эпитетов!), и ручей, что «тёмен и пуглив», и земля, «всеми забытая», а главное — сама душа Поэта, тоже «всеми забытая и одинокая»… Какое сквозное и точное попадание пейзажа, подсмотренного и внутренне чутко услышанного, в алый тайник сердца, в самую глубь его! Задето, подстрелено и вряд ли уж зарастёт когда-нибудь — не для этого писалось, не к тому велось!
Всё это может, полагаю, лишь лирика, её глубинный — остриём внутрь! — раскоп, тревожный, ранящий сперва Поэта, потом — нас. И мы благодарны за эти раны — они очищают… Уходят сукровица и гной равнодушия, скепсиса, усталости, вновь меняется, делается иным, молодым «болевой порог», и мы видим мир словно заново… Да что там видим — начинаем, пытаемся по-иному жить!
Ведь нельзя, невозможно жить глухо, не дрогнув душой, пройти мимо таких, например, стихов, пройти, не заметив, не прочувствовав! Называются они у Григория Осипова так же, как и эти мои заметки о нём, о творчестве его — «Звезда судьбы».
Темнели облака сторожевые,
И стал заметней
грозной тучи крен.
И стыли мысли, словно неживые,
В преддверии недобрых перемен.

Молчали птицы
над речной протокой,
Молчало время у земных оград,
А в тишине холодной и далёкой,
Мерцал неузнаваемый закат.

Но где-то там,
у Божьего причала,
У той черты,
где мир безбрежно тих,
Звезда Судьбы предвечная сияла
Над горечью тревожных дум моих.

Сияла над потерянной дорогой
В каком и сам не ведаю краю,
Тревожа мир печалью одинокой,
Спасая душу грешную мою.
«Душу грешную» тут можно с полным правом, смело менять на нашу «душу русскую»… Ибо только русская душа так остро, так чутко откликается на всё: на «преддверие недобрых перемен», на тревожное, напуганное молчание природы, когда птицы — и те вдруг умолкли, на «неузнаваемость заката» в тишине «холодной и далёкой», на то, наконец, что думы самого Поэта горьки и тревожны… Как много холода, как много боли и тревоги!
Но над «потерянной (!) дорогой» сияет-горит Звезда Судьбы Поэта, спасая грешную его душу! Не только его — нашу, всеобщую, русскую… Смертельно подраненную, мордуемую и убиваемую ежедневно, который уж год, но всё ещё упрямо, упорно живую, дарящую свет и тепло надежды. Если доживём, конечно, если дотянем…
Стихи Григория Осипова — боль и печаль. Они — словно слеза на мужской щеке, не сдержанная, вдруг блеснувшая… Потому у меня болит за них душа, болит и мается, и потому — чтобы хоть какой-то роздых и просвет были! — я хочу закончить эти заметки строками другого поэта, поэта из Вильнюса Юрия Кобрина, давнего моего знакомого и доброго приятеля:
Остуда чувств твоих пройдёт.
Всё будет хорошо на свете:
Пахнёт жасмином летний вечер,
И вместо «нечет» выйдет «чёт».
Должен выпасть, чёрт возьми! Не вечно же маяться и страдать русской душе, русскому Поэту… Мы и так уж многое искупили всей жизнью, судьбой своей, так много отпили из горькой чаши общего нашего бытия.

Игорь ШТОКМАН, критик.

 

Редакция газеты «Слово» сердечно поздравляет Григория Борисовича ОСИПОВА, известного поэта и общественного деятеля, действительного члена, главного учёного секретаря Академии российской словесности, секретаря правления Московской областной организации Союза писателей России, заместителя генерального секретаря профсоюза журналистов России с 70-летним юбилеем и желает ему дальнейших творческих успехов.