slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Женщина из тайги

Р. Кучарьянцу
 
Она выглядела довольно привлекательно: высокая, с упругой фигурой; у нее были гладкие черные волосы, тонкий нос и большие темные глаза. Держалась она уверенно, но что-то в ее взгляде мне сразу показалось настороженным, какая-то пугливость дикарки, что ли — она смотрела слишком серьезно, с неприкрытым пытливым интересом.
Она села за стол и сразу уставилась на меня темными глазищами. Я даже заерзал на стуле. Вокруг было полно свободных мест, но она подошла к моему столу.

— Свободно?
Спросила глуховатым голосом, поставила чашку с кофе, повесила сумку на спинку стула и села.
Не знаю, что уж ей там во мне понравилось. Может, то, что я сосредоточенно смотрел в свою чашку и думал о статье, которую нужно было срочно сделать. Меня поджимали сроки, вот я и сидел в одиночестве и обдумывал статью, а она, наверно, решила, что я вообще жутко деловой и положительный тип.
Некоторое время мы сидели молча, потом она — то ли самой себе, то ли чтобы завести разговор — проговорила:
— Очень крепкий кофе, — сказала без всякой улыбки, с каким-то внутренним напряжением.
— Хороший, — подтвердил я. Будущая статья из головы моментально вылетела, я достал сигареты, предложил ей.
Но она качнула головой:
— Я не курю… И кофе не люблю… Жаль, здесь нельзя выпить чая... Там, откуда я родом, все пьют чай... с брусничным вареньем.
Этим бесхитростным откровением она подчеркивала дистанцию между мной и ею, и мне ничего не оставалось, как спросить:
— Откуда же вы родом?
— Из Иркутской области.
Она была одета вполне современно, говорила по-московски, с «аканьем», и трудно было поверить, что передо мной провинциалка.
— Сибирячка, — заключил я. — А здесь давно?
— Приехала сдавать кандидатский минимум. Поступаю в заочную аспирантуру, а закончила биофак в Иркутске.
— И в Москве впервые?
— Второй раз, — она размешала сахар в чашке, сделала маленький глоток и снова посмотрела мне прямо в глаза. — А вы журналист?
— Да, — нарочито многозначительно и интригующе произнес я.
— И москвич?
Я кивнул.
— Я не смогла бы здесь жить, — она поджала губы. — Здесь суета и неразбериха, а в спешке ничего дельного не делается... А что суетятся, непонятно, только разбрасываются по мелочам. На работе-то канитель, а после работы собираются и говорят о работе... И друг к другу относятся небрежно. А у нас там, на Ангаре, тишина, густая мягкая трава и пряный воздух, около нашего дома лодка...
— У вас есть семья?
— Я живу с отцом и братьями. Они лучшие охотники в области. Я тоже отлично стреляю... Без промаха... Сейчас там талые воды и солнце яркое, жгучее... Бывает, с неба сыплет прямо ледяной душ, и вода в Ангаре белая от ветра... А здесь и весна какая-то вялая...
Все это она сказала с неподдельной искренностью, и я понял, что такая естественность может быть только в значительном человеке. В ней действительно угадывалась цельность натуры, какое-то величие. «Лесная дева, дочь природы», — подумал я и разулыбался.
— Чему вы усмехаетесь? — ее глаза недоверчиво сузились.
— Завидую вам, — сказал я, на самом деле подумав, что за свои сорок лет ни разу не был в Сибири.
— В прошлый приезд я сидела в этом вашем кафе, насмотрелась на разных насмешников из литературных компаний, артистической среды... А привези их к нам в тайгу, они оказались бы слабаками...
— Я тоже один их них, — вставил я.
По-моему, она хотела сказать: «Вы, кажется, другой», но осеклась и, помолчав, продолжала:
— Их бы к моему отцу, он сделал бы из них настоящих мужчин... Хотя нет, наверное, не сделал бы. Из кирпича масло не выжмешь и на голом месте ничего стоящего не вырастет...
— Нет, все-таки сделал бы, — помолчав, добавила она. — Отец всесильный, он все может.
— А настоящие мужчины это какие? — я приосанился и надулся, пытаясь внести в беседу элемент игры, но она ответила серьезно:
— В которых есть стержень... Во взгляде готовность преодолеть трудности... Да, в них сразу видно что-то особенное... С таким мужчиной не страшно оказаться на необитаемом острове. Он построит дом, найдет пищу...
Она вновь пригубила кофе.
— И женщины здесь не такие… Наша женщина прежде думает о своем мужчине, а потом уже о себе. А ваша москвичка вначале выяснит, как он относится к ней... Да что там! Наши женщины ходят по углям! И я могу!..
— Ну уж не придумывайте.
— Я никогда не вру, — резко бросила она. — Мой отец тебя за такие слова...
Она сказала «тебя», и я понял, как сильно задел ее достоинство.
— Я никогда никого не обманывала, — твердо заявила она. — И не прощу, если обманут меня.
— Застрелите? — я все не терял надежды внести в разговор юмористические нотки, но вновь потерпел поражение — она говорила то, что думала:
— Просто никогда не подам руки такому человеку.
«Как она не вжилась в городскую среду, ведь года четыре училась в Иркутске?» — недоумевал я. Было похоже, что пребывание в городе еще явственней выявило ее суть, ее определенность и самостоятельность, четче обозначило ее моральную основу. Это не соответствовало привычным стандартам. Но тем не менее в центре Москвы, в кафе, в одном из «злачных заведений», как говорят мои приятели, передо мной сидела мифическая Диана.
Успокоившись, она снова перешла на «вы» и без всякой манерности произнесла:
— Конечно, здесь много интересного: театры, музеи, но ведь в них вы, наверно, редко ходите?
— Вообще не хожу.
— Ну вот, видите. А от ежедневной сутолоки можно сойти с ума... На природе — совсем другое дело, там есть время подумать о вечном, проникнуть в таинство мироздания, передать свои наблюдения людям, которые придут за нами на эту землю... В городе люди оторваны от земли, сами себе рубят голову... Конечно, они живут в хороших условиях, но это приедается... Забивают добром квартиры, а добро должно быть внутри нас. Все их добро преходящее, а знания неглубокие, наносные. Сейчас полно таких преуспевающих. Надоели эти преуспевающие... Познать себя, свою связь с остальным миром — вот что главное... У нас люди проще и лучше. Они способны на жертвенность.
«Она права, — мелькнуло в голове. — Настоящие духовные ценности неизмеримо выше разных знаний».
Заметив, что я сник, она сменила тему:
— Поговорим о чем-нибудь другом. О чем вы пишите?!
— Сейчас надо написать статью об одном режиссере... — я начал рассказывать про известного театрального деятеля, про его взгляды на искусство и на жизнь вообще.
Она внимательно слушала, наклонившись вперед и подперев щеки руками, потом, когда я смолк, снова откинулась.
— А что такое искусство вообще? Для меня это память народа. Это прежде всего ремесла. Приезжайте к нам, вы увидите таких мастеров! У них все подлинное, достоверное. Вот о ком нужно писать... А в театре и в книгах много надуманного, ради красивости. Конечно, там богатое воображение и все такое, но... хороших писателей мало. Большинство все что-то выдумывают, какие-то сказки — она глубоко вздохнула, еще раз пригубила кофе и, как бы приняв допинг, с новой силой обрушила на меня свой разрушительный настрой:
— Вы тоже преуспевающий?
— Ну, по нашим понятиям, я живу неплохо.
Она неопределенно хмыкнула, потом спросила, люблю ли я животных, умею ли бегать на лыжах?.. Ее прямолинейные вопросы ставили меня в тупик. Казалось, я для нее своеобразный стендовый образец, на котором она испытывает москвичей на прочность. В конце концов меня заело, и я рассказал, что зимой каждое воскресенье хожу на лыжах в парке рядом с домом, а летом отпуск провожу на реке со своей собакой.
— У вас есть собака? — удивилась она, и я понял, что мы нащупали общую почву.
Мы проговорили часа три, не меньше. За это время я выпил несколько чашек кофе и выкурил с десяток сигарет, но, видимо, произвел на нее впечатление — она попросила проводить ее до общежития аспирантов и, прощаясь, придумала хороший повод увидеться на следующий день.
— Я постараюсь уговорить вас съездить к нам, — сказала, протягивая узкую крепкую ладонь. — К тому же у меня здесь, в Москве, никого нет, а с вами можно поговорить.
Весь следующий день я думал о ней. Статья о режиссере писалась плохо: набросал какой-то сумбурный план, исчеркал пять страниц, потом прочитал — все коряво, уровень школьного сочинения, не выше. Когда пришел в кафе, она уже была там, ходила по холлу и рассматривала фотовыставку; увидев меня, пошла навстречу.
— Мы договорились в шесть, а сейчас уже около семи, — недовольно выговорила она.
— По-моему, мы договорились от шести до семи, — начал оправдываться я.
— Нет, в начале седьмого. У тебя неряшливая память. У вас, — поправилась она.
— Ну, извините, — я примирительно взял ее за локоть, но она отдернула руку.
Только мы сели, как назло, подходит знакомый журналист, любитель посмаковать анекдоты. Мы сели в углу, в укромном месте. Нет, на тебе — этот прилипала! И главное, как нарочно, накануне ни с того ни с сего подумал о нем: «Что-то давно его не видно». И вот — пожалуйста! У меня всегда так: год не вижу человека, стоит о нем вспомнить — на следующий день встречу как пить дать. Ну, этот говорун, ясное дело, мимо не пройдет. Вот и на этот раз подскочил да еще подсуропил:
— Ого! Привет! Ты, как всегда, с новой девушкой!
Этот тип, сколько ни встречал меня одного, делал вид, что не замечает, но увидит с женщиной — сразу подкатит: «Привет! Как дела?».
Но она, молодчина, сразу торопливо вмешалась:
— Извините, нам нужно поговорить.
Я взял себе кофе, ей — яблочный сок. Она, как и обещала, начала рассказывать о себе, о своем таежном поселке, про деревья, прокаленные солнцем, про труднопроходимые тропы и свежескошенные луга, про то, как она учительствует в сельской школе, про своих братьев — «невозмутимых мужчин», которые «никогда не говорят обиняками».
— …Они сдержанные, понимаешь? Понимаете? — пояснила она. — Не то что городские мужчины, балаболы... А вот мой отец, — она достала из сумки фотографию, и ее лицо просветлело.
На фотографии был высокий прямой мужчина с бородой; в одной руке держал ружье, другую положил на голову лохматой собаки.
— Отца все уважают, — притихшим голосом сказала она, — потому что он справедливый и добрый... Он личность, в нем есть то, чего нет в других, что свойственно только ему.
Она смотрела на снимок, как на икону, и, судя по проницательному, испытующему взгляду мужчины, делала это не зря.
— А рядом с ним наш Буран. Он отважный, ни секача, ни медведя не боится. И он красивый. Видишь, какая у него длинная седая шерсть?
Она совсем перешла на «ты».
 — Он однажды спас мне жизнь. Мы тогда шли на лодке по порожистому притоку. На моторе. Отец, Буран и я. Был сильный ливень, и отец соорудил на лодке навес, натянул брезент, чтобы нас не заливало. Мы шли около отвесного берега. Вдруг услышали гул и поняли: приближается обвал. Отец взял на середину реки, но мы не успели: часть берега отделилась и рухнула в воду. Лодку подкинуло, перевернуло, и она быстро погрузилась. Я оказалась в брезентовом мешке, как в ловушке. Вокруг глина, камни, представляешь? У борта была воздушная подушка, в ней я и дышала. Выход из брезента находился где-то подо мной. Я нырнула в грязь, нащупала выход, выбралась, а там камнепад, бревна плывут, ветви... Один камень попал мне в голову, и я потеряла сознание... Потом отец сказал, что меня Буран вытащил... Представляю, какие мы были, в грязи и глине, как черти, — она впервые улыбнулась.
У нее была хорошая, открытая улыбка, она по-новому осветила ее лицо. Эта внезапная улыбка выдала в амазонке женственность и добросердечие.
— Я очнулась на берегу, — продолжала она. — У нас все утонуло, а стояла осень и холод был лютый. Но у отца в кармане всегда был загашник — непромокаемый кисет со спичками. Он развел костер… В ливень это очень трудно. Представляешь, кругом потоки воды и грязи, но он нашел место под елью, уложил прутья, поджег, раздул, костер занялся, и сразу на душе как-то радостно стало... А это наш дом…
Она показала еще одну фотографию, на которой был добротный сруб с крыльцом и резными наличниками.
— У нас чистое жилье... С утра мои мужчины уходят на охоту, я навожу чистоту, готовлю — все как положено: мужчина — добытчик, женщина — хранительница очага.
— А где ваша мать?
— Умерла, — она глубоко вздохнула и убрала фотографии. — Умерла, когда я была совсем маленькой.
Ей явно не хотелось вспоминать об этом, и я пришел ей на помощь:
— У вас, наверно, зимой отлично?
— У нас зимой необыкновенно, — мечтательно произнесла она и снова улыбнулась. — Все укутано снегом, разрисовано. А морозы бывают! Вам такие и не снились. Ночью воздух так промораживается, что избы трещат. У вас здесь чуть двадцать градусов, все боятся нос на улицу показать, занятия в школе отменяют. А у нас под сорок, но ребята бегут. Даже радуются морозу... Бывает, конечно, пурга, снежная круговерть, но редко. В основном у нас тихо. Снег падает, сугробы множатся... Солнце появится над тайгой, и все расцвечивается. Необыкновенно красиво, такого нигде не увидишь.
— Да, — согласился я, окончательно решив приехать в тайгу.
По пути к общежитию она некоторое время выспрашивала о моей жизни, потом рассказывала о своей работе в школе. За разговорами я несколько раз пытался ее обнять, но она каждый раз отстранялась и смотрела на меня с каким-то монашеским укором.
Мы остановились около общежития, и она внезапно смолкла на полуслове, потом посмотрела долгим взглядом и вдруг порывисто поцеловала меня и исчезла за дверью. Я уже ничему не удивлялся.
Возвращаясь домой, я невольно сравнивал ее с другими знакомыми женщинами: она была чище, искренней, прямодушней всех.
Я пришел в кафе раньше времени. Она уже сидела за крайним столом и нетерпеливо посматривала на вход. Ее лицо было непроницаемо, но по блеску глаз я догадался — ее что-то тревожит.
— Я давно здесь, — тихо сообщила она и добавила с обескураживающей прямотой. — Из-за тебя. Сегодня ночью я поняла — ты назначен мне судьбой... Трудно представить более разных людей, но... кто знает... Я должна тебе кое-что сказать...
Она глубоко вздохнула, как бы собираясь с мыслями.
— Я завтра уезжаю… У нас с тобой сейчас нет времени на привыкание друг к другу, но знаешь, как бывает... До тебя я только два раза увлекалась… Первый раз обратила внимание на учителя в школе. Я тогда была совсем девчонка… Второй раз мне понравился один сокурсник в Иркутске, но он оказался с мелкой душой... И вдруг ты... В тебя я влюбилась… Это самая большая глупость, какую я только могла совершить в Москве... Если хочешь, поедем к нам. Поживешь у нас, если не приживешься, уедешь. Я не буду в обиде...
Все это она сказала вполне осознанно. Видимо, по ее понятиям, женщина вправе первой признаваться в своих чувствах, но я-то не ожидал такого поворота и понял, что накануне принял опрометчивое решение. Я подумал, что ради нее придется изменить свою жизнь, многим пожертвовать. «Одно дело — съездить в тайгу на несколько дней, другое — поселиться там на неопределенное время», — рассуждал про себя. Я кое-куда ездил, но всегда знал, что за спиной остается Москва, и только на минуту представил, что живу в глухомани, без привычной городской сутолоки, без мельканья знакомых лиц, без кафе, где каждый вечер убивал время, и меня передернуло от озноба.
— Конечно, тебе не повезло — ты встретил однолюбку. Я собственница — хочу иметь или все или ничего… Я готова принадлежать мужчине, но чтобы быть для него единственной и чтобы наши отношения были настоящими, без всякой фальши... У нас ведь любят навечно...
После таких слов я почувствовал сильную опасность нашего сближения. И главное, она явно завышала меня, влюбилась в придуманного мужчину. Она и не догадывалась, что я намного слабее, слабее даже, чем она. Я только подумал об ответственности за все дальнейшее, и сразу меня охватило предательское беспокойство.
— Тебе у нас понравится, вот увидишь. А уж писать там есть о чем... Потом, если мы сможем жить вместе... поженимся. Я буду хорошей, верной женой...
Она уже представляла эту истинную любовь, а меня все больше парализовывала трусость.
— Оставь адрес... Я приеду, — промямлил я и отвел глаза в сторону.
 
Леонид СЕРГЕЕВ
 

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: