Здесь и сейчас

«Роль чужого слова, цитаты, явной и благоговейно подчёркнутой, полускрытой, скрытой, полусознательной, бессознательной, правильной, намеренно искажённой, нарочито переосмысленной и т. д., в средневековой литературе была грандиозной. Границы между чужой и своей речью были зыбки, двусмысленны, часто намеренно извилисты и запутаны. Некоторые виды произведений строились, как мозаики, из чужих текстов». (М.М. Бахтин). «Цитатность» — не беда.
Беда, когда цитаты заменяют собственную мысль. Если же цитата мною продумана или (и) прочувствована, как своя – это уже не просто цитата, а совпадение мысли или толчок для своего дальнейшего развития этой мысли.

Смогу ли уже оттуда, с той стороны взглянуть в свою жизнь? А?.. Все эти художественные догадки, все эти, опять же художественные, попытки рассказать, как душа уже оттуда сюда видит – это всё догадки и попытки, не более… А попробуй-ка здесь и сейчас, честно шаг за шагом, кадр за кадром проглядеть свою жизнь… Вот и оговорился, ошибся — «проглядеть». И ведь прогляжу, то есть забуду. «Как бы забуду». Ага! Ведь и такое есть, в чём не то что исповедаться, о чём и вспомнить-то нельзя… Нет — можно. И нужно! Честно, шаг за шагом. Здесь и сейчас. Чтобы, может быть, не было мучительно больно там. «Не бойся», — говорю сам себе... Этот взгляд с иконы — он ведь оттуда!
«Верь мне, чудесно всю жизнь… прокататься на четырёх колёсах». (А.С. Грибоедов в письме другу). Да-да-да! Согласен – прекрасно ехать и ехать. Удивительное состояние: ты занят делом – едешь. И при этом — свободен от всего остального. Едешь, смотришь и не думаешь даже, а просто впитываешь в душу заоконные пейзажи или, прикрыв глаза, слушаешь радио, или дремлешь. Рядом немногословный, знающий своё дело водитель. Закуриваешь, приоткрыв форточку, выставляешь кончик сигареты наружу и пепел сразу уносится ветром, и дым сам собой вытягивается наружу… И хочется ехать и ехать…
Не свобода слова, не свобода совести, не, даже, свобода личности нужны русскому человеку, а воля. И даже так: воля-вольная!
Начну с того, что я верю, что земля (Земля) дана человеку Богом. Вся земля (Земля). Тому, первому, Адаму и жене его, из его ребра сотворённой. И не было никакой эволюции. И перед Адамом уже была распахнута вся мудрость и простота этого мира и дана была способность понять эту мудрость-простоту…
В это я верю. И эту мою веру нужно принять на веру. Или не принять (тогда — я пишу это не для тебя).
И я имею право отставить всю историю человечества до дня сегодняшнего и жить, как Адам. Весь мир — мой. И я, испробовавший плод с древа познания добра и зла, в поте лица своего добываю хлеб свой, и жена моя (Ева) в муках рожает детей наших…
И земли этой хватит всегда – мне, моим детям, внукам, всем…
Границы, паспорта, справки, расписания – всё, что разрешает или запрещает мне и любому другому что-то в этом мире… Человек имеет право не признавать всего этого. Ничего, кроме того, что диктует ему совесть, то есть Он, то есть Бог…
Ежели я действительно так захочу жить – дурдом, тюрьма, убийство… Но ведь всё это, всё это уже не важно… Да я и не буду никого смущать этим своим правом на Адамову свободу. Потому что – я везде свободен. Но если спросят, я признаюсь — да, я свободен. И буду свободен – в тюрьме, в психушке, в смерти плоти моей или же в самой заурядной жизни.
И никому ничего не доказывать, а знать право всякого на такую же свободу. И всё.
«Мы измерили землю, солнце, звёзды, морские глубины, лезем вглубь земли за золотом, отыскали реки и горы на Луне, открываем новые звёзды и знаем их величину, засыпаем пропасти, строим хитрые машины; что ни день, то всё новые и новые выдумки. Чего мы только не умеем! Чего не можем! Но чего-то, и самого важного, всё-таки не хватает нам. Чего именно, мы и сами не знаем. Мы похожи на маленького ребёнка: он чувствует, что ему нехорошо, а почему нехорошо – он не знает.
Нехорошо нам оттого, что мы знаем много лишнего, а не знаем самого нужного: самих себя. Не знаем того, кто живёт в нас. Если бы мы знали и помнили то, что живёт в каждом из нас, то жизнь наша была бы совсем другая». (Л.Н. Толстой «по Г. Сковороде»).
«Может быть, так и должно быть, чтобы все больше и больше пустели деревни и наполнялись людьми города с их трактирами, борделями, ночлежными домами, больницами и воспитательными домами…» (Л.Н. Толстой, «Воззвание», 25 мая 1889 г.).
— Человек абсолютного добра, неизбежно, должен быть одинок.
— Да возможен ли че-ло-век абсолютного добра?
— Чем более стремится он к одиночеству, тем более приближается к абсолюту.
— Но ведь и зло может быть одиноко.
— Зло ищет приложения в других людях. Одиночество – ограничивает зло.
— Но ведь и добро должно к чему-то прилагаться. В одиночестве — для чего добро? Кому его творить?
— Именно в одиночестве можно, без помех, творить добро для всех. Тем самым, опять же, приближаясь к абсолюту.
— Монашество имеете в виду?
— В том числе и монашество.
Хорошо в одиночестве «для всех» добро творить. Ты попробуй сотвори его для своего соседа по подъезду в многоэтажном доме…
Что было – того уже нет, что будет – того еще нет. Есть настоящее — вот это мгновение, просверк искры от сигареты…
«Стилизатор лишь перематывает чужую пряжу, а поэт ткёт свой узор на станке родного языка». (А. Романов).
«…возникает тоска по художественности. Художественность – это зорко выявленная вечность будничности. Это заново умытая красота жизни и заново рожденная сила русского Слова». (А. Романов).
«Может, Россия и существует только в неистовой нашей любви к ней? Может, наша верность и любовь ко всему русскому и есть сама Русь, Россия? Ведь нельзя же не признать, если взглянуть строго, что той Руси, которая существовала исторически, нынче уже, как ни желай и как ни жалей, нету… А может, она всё же есть и ныне такая, какой была, только нами пока не увиденная: устали наши глаза, оглохли уши, очерствели сердца. Потому и не зрим её…» (А. Романов).
Всякое ожидание венчает тоска. Ибо, достигнув чего-то ранее ожидаемого, неизбежно понимаешь, что это опять – не то, не то… Так и стоит ли к чему-то стремиться? Но в стремлении – жизнь. Можно и, наверное, нужно остановиться в стремлении к материальному благу (не всё ли равно – нищий ты или богач, если одинаково и у того и у другого понимание, что и это материальное состояние (нищета или богатство) не приносит счастья). Можно ли остановиться в стремлении к благу духовному? Да многие ведь и живут без всякого стремления и понимания этого блага! И потом, что такое духовное благо? У всякого может быть свой ответ… Нужна точка опоры. Нужна определённая цель в этом стремлении. Моя точка опоры – Вера. Цель следует из этого… Моё ожидание – упование…
О! Если бы так!..
Все эти нынешние (да и прошлые) поиски вечной (материальной) жизни; забота о здоровье – диеты, таблетки, «здоровый образ жизни» и т. д. – это ведь страх смерти. Страх неизбежного. Жизнь – стремление к смерти. Боязнь смерти – боязнь самой жизни.
Русский склонен к покаянию, и поэтому его не сломать. Быть русским — значит каяться.
Любые законы бессильны перед русской действительностью.
Русь, русский народ – это стихия. Как ветер, как вода… Ну, боритесь с ветром, с водой… Ну, не любите ветер, воду… Ветер и вода перестанут существовать только в том случае, если перестанет существовать этот (наш, земной) мир. И наоборот – мир перестанет существовать, если вдруг не станет ветра, воды. Так и с нами, русскими.
Но мы – стихия мыслящая. Мы – стихия духовная. Или даже так: Русь – стихия духа…
Ремеслу можно научиться; искусство постигается самостоятельно.
Сначала – учиться: читать и обязательно много писать, почти неизбежно – копируя других писателей. Но потом, нужно обязательно обрести собственный голос, иначе – ты не писатель (даже если научишься ловко скрывать своё копирование, может, тебя даже будут публиковать, даже примут в Союз и т. д.).
Пишешь «вещь» – для себя. Правишь и переписываешь – для читателя, чаще всего убирая то, что «для себя».
Вот эти слова Брэдбери я повторю для себя: «…прежде всего у писателя должно быть беспокойное сердце. Писателя должно лихорадить от волнения и восторга. Если этого нет, пусть работает на воздухе, собирает персики или роет канавы; Бог свидетель, для здоровья эти занятия полезней».
И ещё этот же американец-«фантаст»: «Не утверждаю, что я одержал победу, но когда я снял перчатки, на них была кровь».
Безразличие к внешним формам – одна из важнейших черт русского характера. Потому что гораздо важнее то, что внутри. И лишь освещённое (освященное) внутренним светом – приобретает вдруг и внешне прекрасную форму, впрочем, всё равно непонятную для не русского – красота русской избы или русского храма. Или русского пейзажа: серые поля, перелески, речушки, деревеньки и снова поля, и небо… Что важнее – святые мощи или золочёная рака, в которую они помещены… И даже не мощи сами по себе, а та душа и тот дух, что наполняли их. Что важнее – икона или драгоценный оклад её… И даже не сама икона, а лики на ней и наполнение ликов…
«Заниматься искусством можно, как всяким делом, как столярничать или коров пасти… Есть звуки и светы. Художник — это человек, могущий воспринимать эти, другими невидимые и неслышимые звуки и светы. Он берёт и кладёт их на холст, на бумагу. Получаются краски, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются. От света остаётся цвет.
Книга, картина – это гробницы света и звука. Приходит читатель или зритель и, если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит «воскрешение смысла». И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он делает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди только и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем от Него полученною силой духа оживляют их». (Св. Нектарий Оптинский)
Да – особо гордиться нечем. Поэт ты или дворник — делай своё дело хорошо. Важно найти это с в о ё дело. Для которого ведь и послан в мир.
«Если вы будете работать для настоящего, то ваша работа выйдет ничтожной; надо работать, имея в виду будущее. Для настоящего человечество будет жить разве что в раю, оно всегда жило будущим». (А.П. Чехов).
«Если кто присасывается к делу, ему чуждому, например к искусству, то неминуемо становится чиновником. Сколько чиновников около науки, театра и живописи! Тот, кому чужда жизнь, кто не способен к ней, тому ничего больше не остаётся, как стать чиновником». (А.П. Чехов).
Для русского важно (по высшему счёту) не как жить, а для чего жить.
Если я верю в Бога, то я верю и в человеческую душу, и в совесть.
Совесть — то, что соединяет человека с Богом.