За тайной гранью

Телеканал «Культура» недавно повторил передачу «Линия жизни» от 2014 года с участием актёра А.Г. Филиппенко. В ней одна дама спросила его:
– Как вам удавалось в 70–80­е годы читать со сцены запрещённых тогда Платонова, Зощенко и других авторов?
И ведь немолодая, лет под сорок, наверное, этой даме. Филиппенко замялся.
– Нет, Зощенко запрещён не был. К Платонову было отношение непростым…
И тут сослался на само нестандартное творчество этого писателя.С утверждением актёра не поспоришь. Что же касается запрета…

Я подошёл к стеллажам с книгами. Достал том избранной прозы А.Платонова, вышедший в 1983 году в издательстве «Правда» – 500 000 экземпляров. Другую книгу серии «Классики и современники» издательства «Художественная литература» (тоже 1983 год) – 500 000 экземпляров. Есть у меня и книги Андрея Платоновича издательств «Советская Россия», «Детская литература» (а иллюстрированные тонкие книжицы издавались просто массовыми тиражами) всё того же «тоталитарного прошлого».
Безусловно, писателю было тяжело осознавать, что его повести и роман «Ювенильное море», «Котлован», «Чивенгур» не брали в издательствах. Их опубликовали во второй половине 80­х годов прошлого века. Они не пропали, но всё­таки… Однако даёт ли это кому­либо право говорить, что творчество писателя было запрещено? При миллионном тираже только за один год?
Интересно – сейчас в «свободное» время повести и рассказы Андрея Платонова выходят такими же тиражами?
Яд либеральной антисоветской и антирусской пропаганды 90­х годов ХХ века настолько въелся в сознание большей части нашей интеллигенции, что они не в состоянии увидеть и понять очевидного.
Вот слушаешь иногда подобные высказывания, и попадаешь в какое­то странное состояние: то ли смеяться над неразумностью говорящего, то ли злиться на него.
В деревенском доме на стеллажах в первой комнате отыскал ещё два тома с произведениями Андрея Платонова.
Первый: «У человеческого сердца» («Детская литература», 1981 г.) вышел стотысячным тиражом. Открывается вступительной статьёй Е. Краснощёкова такими словами: «Сегодня авторитет прозы Платонова велик и у нас в стране, и за её пределами. Наш современник, читая Платонова, трезво осознаёт и сложность, драматизм его судьбы, и бессмертие его искусства».
Неслабо, да, для «запрещённого писателя» в 334­страничной книге рассказов, которая была сдана в набор, судя по выходным данным, – 31.07.1980 года? Второй: («Избранное») и вовсе в 445 страниц выпущен издательством «Современник» 200 000 тиражом в 1977 году.
Меня могут спросить: «Зачем столь подробно привожу все эти издательские данные?» Ответ лежит на поверхности. Ложь, ложь и ещё раз ложь о нашем прошлом уничтожает и наше будущее. Ложь во всём – о политике, о социальном состоянии общества, о вооружённых силах, о промышленном потенциале, о культуре и образовании во времена так ядовито названного во времена «перестройки» и уничтожения СССР «застоем». На все эти стенания нынешних либералов («нечем было дышать», «убивалось всё живое», «всё талантливое запрещалось») можно каждый раз отвечать неоспоримыми доказательными фактами. Но изменят ли они что­то в уже раз и навсегда отравленном идеями всёотрицания сознании, воспитанном во времена «шоковой терапии» отечественной псевдоинтеллигенции? Я понимаю – нет.
А всё равно и писать и говорить надо, если только мы хотим оставить после себя не пустыню извращённой русской истории, а нечто живое, дающее нашим потомкам силы и далее вершить собственную историю с достоинством и гордостью за прошлые времена.
Правда – бесценное сокровище, дающее импульс к созиданию.
Ложью движет стремление к бездумному и безумному разрушению.
А проза Андрея Платонова (Климентова Андрея Платоновича, 1899–1951 гг. – если быть точным, без всяких псевдонимов), действительно, удивительна и неповторима – зачитался, пока просматривал книги для этой записи:
«В пустыне смерклось, наступила ночь, и она, она пришла во тьме. Некоторые люди, павшие вчера по пескам от ветра, наутро поднялись и стали оглядываться в чистом свете, среди тишины другого дня…
Народ был весь живой, но жизнь в нём держалась уже не по его воле и была почти непосильна ему. Люди глядели перед собой, хотя и не сознавая ясно, как надо им пользоваться своим существованием; даже тёмные глаза теперь посветлели от равнодушия и не выражали ни внимания, ни силы собственного зрения, точно ослепшие или прожитые насквозь; только одна Айдым хотела быть живой, она не истратила ещё детства и материнского запаса энергии, она смотрела в песок всё ещё блестящими глазами» (Из повести «Джан»).