Юрий Лопусов «В раю не тесно»

 Рабочий день заканчивался, и старинный особняк в цент-ре Москвы, где располагался Союз писателей СССР, готовился к ночи. Это было самое благодатное время для древнего, угасающего памятника старины, некогда принадлежащего князю Голицыну, поскольку после полуночи здесь оживали тени великих старцев, а по длинным скрипучим лестницам и коридорам, как утверждали ночные сторожа, бродили привидения в длинных развевающихся балахонах.

  Я уже собрался уходить домой, как вдруг дверь моего кабинета распахнулась, и на пороге появился мой старый приятель Юван Рыыхеу — известный чухумский прозаик, чьи книги были посвящены описанию нелёгкой жизни маленького народа, затерянного в снежных просторах Крайнего Севера. В его узких чёрных глазах светилась неподдельная радость.
  —  Аухау! — весело прокричал я единственное известное мне слово на языке чухумов, означающее приветствие. — Я рад видеть в наших смердящих краях славного представителя маленького, но гордого северного народа чухумов!
  — Не надо много шума, — сказал знаменитый писатель, улыбаясь и обнажая изъеденные цингой зубы. — Чухумы любят тишину.
  Он положил на стол маленькую книжечку в ярком, оранжевом переплете. На обложке красовались островерхие яранги, возле которых, греясь у костров, восседали чухумы в тёплых куртках из оленьих шкур и сосредоточенно вглядывались в пляшущее на ветру пламя.
  — Новая книга моих рассказов, — с гордостью сказал Рыыхеу. — Как твой старый друг, я надеюсь, что ты напишешь пару строк о моей книге в какой-нибудь московский журнал.
  — Нет вопросов, — заверил я. — Ты же знаешь, что я высоко ценю твою прозу, Она ни в чём не уступает Джеку Лондону, а кое в чём его и превосходит.
  Я не лгал. Проза Рыыхеу была лишена всякой романтики, ничего не приукрашивала и адекватно отражала суровый быт древнего северного народа. Она была лаконична, орнаментальна и очень скупа и сдержанна в описании чувств и переживаний автора. Пять лет учёбы в Литературном институте в Москве не прошли даром.
  Я достал початую бутылку коньяка, две хрустальных рюмочки и мы предались воспоминаниям. Мне посчастливилось побывать на родине Рыыхеу в составе писательской делегации Москвы. Я ночевал в настоящих северных чумах, охотился в тундре на волка, управлял легендарной собачьей упряжкой. Нам было что вспомнить.
 
 Самым ярким, хотя и не самым приятным эпизодом была ловля рыбы в бурных водах незамерзающей северной речки. Первым поймав крупного серебристого тайменя, Рыыхеу вонзил зубы в трепещущее тело рыбы и на глазах изумленных московских писателей стал жадно рвать куски мяса из живой плоти бьющегося существа. Я содрогнулся при виде этой картины. Мне даже показалось, что в глазах несчастного существа, пожираемого вживую, было неописуемое страдание. Но мы понимали, что у чухумов свои законы, проверенные столетиями борьбы за выживание.
  — А что, Юван, у чухумов до сих пор нет своей письменности? — спросил я, чтобы перевести разговор в профессиональное русло. — Я слышал, что в ваших краях работает большая группа академиков — специалистов по языкам малых народов.
  Узкие глаза чухума сузились до такой степени, что он показался мне спящим. Я понял, что задел самую больную тему для писателя маленького народа.
  — Я вхожу в комиссию от Академии наук СССР, которая занимается разработкой нашего алфавита, — сухо ответил он, и в его голосе зазвучали обидчивые нотки. — Полагаю, что через два-три года дети в наших школах будут писать на родном языке.
  — Ну, дай Бог, — сказал я. — Твоё имя навсегда войдёт в историю чухумского народа. Я буду гордиться тем, что лично пил коньяк с создателем новой письменности.
 
 Он явно смягчился. Его глаза слегка расширились, и я впервые определил для себя цвет глаз чухума. Он напоминал вечный полумрак, царивший внутри северных чумов.
  — А вот ты скажи мне, Егор, разве наш чухумский язык беднее вашего, русского?
  Я опешил от такой наглости. У меня никогда не было приступов великорусского шовинизма, но я всегда полагал, что язык Толстого и Достоевского чуть-чуть побогаче языка чухумов, у которых ещё не было письменности.
  — Вот конкретный пример, — начал он. — В русском языке для обозначения посадки существует один общий глагол для разных предметов. Человек садится, самолет садится, птица садится. А в нашем языке: человек — хуумаа, самолет — турума, птица — чухнаа. Как видишь, все глаголы разные. Вот ты ответь, сколько в вашем языке слов для обозначения зимней непогоды? Не напрягайся, я помогу тебе: метель, позёмка, вьюга, пурга, буран. Вот практически и всё. Всего пять слов. А вот сколько у нас. Считай.
  Я начал загибать пальцы.
  — Ава ума — это снег толщиной в птичью лапку. Асма ама — снег в лапу песца. Авакча суум — снег в лисью лапу. Ава ала — снег в медвежью лапу. Ача укла — снег в четверть охотничьего шеста. Ача сема — снег в половину охотничьего шеста. Ача вета — снег высотой в ярангу. Ача леа лоо – снег мягкий, как мех песца. Ача лам ана — снег твёрдый, как копыто оленя. Ачамуна — снег первой четверти луны. Ача суум — снег второй четверти луны. Ача куум — снег третьей четверти луны. Ача шума — снег полной луны. Чуамаа, куумаа, сумиа, дуваа, камваа — это ваши метель, позёмка, вьюга, пурга, буран. Сколько получилось?
  — Восемнадцать слов.
  — Вот видишь, — сказал он с гордостью, — насколько язык чухумов богаче вашего русского.
  Я задумался, не зная, что противопоставить славному сыну маленького народа, не имеющему своей письменности. Потом меня осенило.
  — Скажи, друг, а сколько у вас слов для обозначения интимной связи с женщиной?
  — В нашем языке это называется — чузулыс.
  — Так. А ещё?
  — Что — «ещё»?
  — Ну, какие ещё слова существуют в вашем богатом языке для обозначения этой деликатной ситуации?
  — Узулыс. Других слов на эту щекотливую тему в чухумском языке нет. Нам вполне хватает этого слова.
  — Ну, что ж, тогда позвольте, сэр, слегка расширить ваши познания в этой загадочной сфере.
  Я достал из ящика рабочего стола свою записную книжку и отыскал страничку под названием: «Интим». Сюда я записывал любопытные фразеологические выражения, идиомы, жаргонные словечки, молодёжный сленг, диалектизмы, связанные с такой деликатной темой, как интимные отношения между мужчиной и женщиной.
  — Итак, загибай пальцы.
  Юван приготовился считать, вытянув вперед раскрытую ладонь, наивно полагая, что ему для счёта хватит пальцев одной руки.
  — В русском «небогатом» языке, — начал я свою бессмертную речь, — для обозначения самого восхитительного процесса, дарованного нам Богом, существуют такие слова: вкусить запретный плод, совершить первородный грех, познать сладость эдемского греха, предаться плотским утехам, вступить в интимные отношения, в половую связь, в половой контакт, в половую близость, совратить, соблазнить, овладеть, заняться любовью, слиться в экстазе, переспать, согрешить, заняться сексом, склонить к сожительству, совершить грехопадение, совершить соитие, прелюбодействовать, обесчестить, дефлорировать, лишить девственности, лишить невинности.
 
 Я посмотрел на бывшего каюра, с явным любопытством постигающего лексический слой русского языка, в котором реализуется одно из главных устремлений мужчины — любовь к женщине и обладание ею.
  — Это чисто литературная лексика, — продолжал я. — Она отдаёт преснятиной и лишена остроты, меткости и соли, присущих народному восприятию жизни. Мы переходим к другому лексическому слою — к тем выражениям, которые находятся в серой зоне русского языка, то есть используются лишь в разговорной речи и не допускаются в большую литературу. Однако эти выражения имеют широкое хождение в массах и отражают поистине раблезианский размах русского человека в «сладких таинствах любви», как сказал великий Пушкин, а также демонстрируют неутолимую страсть русского народа к словотворчеству. Загибай пальцы дальше.
  — Уломать, — начал я перечислять. — Трахнуть, ублажить, умаслить, утешить, удовлетворить, оформить, отбарабанить, отчухмарить... Сколько получилось?
  — Шестьдесят! — выдохнул Юван.
  Узкие глазки чухума обнулились. В них читался мистический ужас.
  — И что — всё это для обозначения половой связи с женщиной?!!
  — Представь себе, да, — ответил я, невольно почувствовав гордость за «великий и могучий». — Причем я привёл только общеупотребительные выражения. А ведь ещё есть громадный пласт выражений с ненормативной лексикой. Вот уж здесь-то русский народ порезвился!
  Я раскрыл следующую страницу своей записной книжки, где я в течение многих лет фиксировал нецензурные выражения, характерные для низших слоев общества — воров, уголовников, картёжников, аферистов, проституток, любителей «клубнички», сутенёров, альфонсов и прочей экзотической публики. В этих выражениях было куда больше соли, откровенной вульгарности и плотской извращенности. Девяносто процентов этих выражений невозможно перевести ни на один иностранный язык.
  Для наглядности я процитировал Ювану лишь парочку ядрёных словосочетаний из рубрики «Непечатное». Я это сделал с одной целью — чтобы он по достоинству оценил красочность и необыкновенную образность русской народной речи.
 
 В одной деревеньке, затерянной среди болот вологодского края, во время широкого застолья, прерываемого матерными частушками и танцами под гармошку, изрядно захмелевшая девица рассказывала своим закадычным подругам о физических достоинствах своего нового ухажёра. Делала она это довольно громко, и я, гость из Москвы, приехавший в заброшенную деревеньку со свом другом — вологодским поэтом Николаем Дружининским, невольно подслушал красочные откровения пьяной девицы. «Мужик он хороший, — доверительно сообщала девица своим подругам, сгрудившимся на краю большого стола. — Хрен у него — во-о-от такой, — она вытянула левую руку, а правой обозначила размер — от кончика пальцев до самого локтя. — Иногда он (этот хрен) бывает у него такой твёрдый, хоть руби на пятаки, а порой такой вялый — хоть мыша привязывай, чтоб в норку затащил...».
  Юван от всей души смеялся над этими необыкновенно зримыми образами, созданными нетрезвой вологодской девицей с помощью богатейшей русской речи.
  Я пересчитал выражения, собранные в моей записной книжке под рубрикой «Непечатное». Их оказалось ровно шестьдесят.
  — Итого — сто двадцать выражений, демонстрирующих углублённый интерес русского народа к потаённым сторонам и хитросплетениям такой загадочной сферы, как половая близость, — подытожил я свой экскурс в один из разделов русской лексикологии. — Вот так-то, брат. А ты говоришь — «человек сел, самолёт сел...».
  — Да-а-а, — протянул Юван, убитый наповал громадным количеством совершенно ненужных слов. — Я никогда не думал, что русские так сексуальны.
  — Дело не в этом.
  — А в чём же?
  — Дело в образе жизни народа. У вас главное богатство — олени и снег, а у нас — женщины и любовь. В этом вся разница.
  Я понял, что ему расхотелось обсуждать языковые проблемы, и решил переменить тему.
  — Скажи, что заставило тебя покинуть стерильно чистые северные края и приехать в вонючую Москву? Может быть, требуется какая-то помощь?
  — Нет, помощь не требуется, — рассеянно ответил он. — Впрочем, есть вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой. Скажи, это правда, что у вас составляется список самых уважаемых писателей — вероятных кандидатов для захоронения на Новодевичьем кладбище?
 
 Я почувствовал, как противный холодок опять пробежал у меня по спине. Я знал, что рано или поздно эта мифическая очередь трансформируется в петлю на моей шее.
  — Юван, а тебе-то что до этого? Ты что — собираешься ложиться на Новодевичье кладбище? А может, внести твою кандидатуру в список для захоронения у Кремлевской стены?
  — Ну-у, уж нет! — воскликнул Юван. — Я собираюсь почивать, как мои предки — в тундре. Просто мне хочется привнести элемент цивилизации в этот ритуал. Ты ведь знаешь, как у нас хоронят. Если дед или бабка стали немощными и не приносят никакой пользы в хозяйстве, их заворачивают в шкуры, сажают, не привязывая, в сани и гонят собачью упряжку в тундру без каюра. Пробежав пару километров и почувствовав, что каюра нет, собаки резко разворачиваются и тело обреченного падает в снег. По-моему, очень гуманно, как ты считаешь?
  — Мне трудно судить, — ответил я уклончиво, вспомнив эпизод с поеданием тайменя вживую. — Ну и как ты собираешься облагородить сей ритуал?
  — Я подумал, что пора и нам быть цивилизованными и хоронить самых достойных людей в каком-то месте, которое станет чухумским пантеоном. Так сказать, увековечить память о тех, кто сделал что-то нужное для своего народа. Что ты думаешь по этому поводу?
  — Полагаю, что ты на верном пути. Когда будешь составлять список на захоронение в тундре, не забудь меня. Ведь я писал тебе рекомендацию для вступления в Союз писателей СССР.
  — Обязательно внесу, — улыбнулся он. — Но только после появления твоей рецензии на мою книгу в столичной прессе.
(Печатается в сокращении).
 
  Полный текст читайте по выходе романа Ю. Лопусова в свет.