Комментариев пока нет
Рубрика: Круг чтения
25.01.2019
Старшенький из «Жаровни»
Автор — Светлана Петровна Жарова (в замужестве Акчурина) окончила химический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова и 30 лет работала в научно-исследовательских институтах. Выйдя на пенсию, она занялась изучением архива семьи («Жаровни»), основу которого составляют письма, дневники, фото и документы её дяди Михаила Ивановича Жарова, народного артиста СССР, и тёти Лидии Ивановны Жаровой-Наумовой, заслуженного художника РСФСР. Она также организовала выставки, посвящённые их творчеству, в России и за рубежом. В этой книге она рассказывает о жизни своего любимого дяди Миши и, конечно, о всей «Жаровне».
Приводим некоторые небольшие отрывки из опубликованных в книге дневников Михаила Ивановича Жарова.
Летом сорок третьего года по вызову председателя Комитета по делам кинематографии И.Г. Большакова Людмила Васильевна Целиковская и я выехали в Москву с экземпляром новой картины «Воздушный извозчик», только что законченной на Алма-Атинской студии. Картина комитетом была принята очень тепло, и я в разговоре с Большаковым предложил показать премьеру впервые в истории кино не в столичном кинотеатре, а на фронте...
Солдаты встретили нас с восторгом, они старались наперебой сделать наше пребывание как можно «комфортабельнее».
Тяжёлая авиация приняла «Воздушного извозчика» необычайно тепло. После просмотра ко мне подошёл высокий, плотный капитан с грустными глазами одессита:
— Спасибо, дорогой, уважил, даже заставил всплакнуть, ведь Баранов-то — это я. Это с меня Евгений Петров писал твоего лётчика.
Мы уединились, благо молодёжь вместе с Целиковской и Ритой распевала:
«В этот день, тоскливый и туманный, / Тяжело и грустно мне одной, / Где ты, мой любимый, мой желанный, / Где проходит путь твой боевой...»
Прообраз моего Баранова, взяв длинную папиросу «Фестиваль», долго её приспосабливал и, наконец, согнув на манер «козьей ножки», сказал:
— Как вы курили в «Ошибке инженера Кочина», помните? Теперь у нас многие так расправляются с папиросами...
И он стал рассказывать о своей тоске:
— Вожу в тыл и обратно свою махину по разным заданиям, как воздушный извозчик, обидно!
— А почему так? — осторожно спросил я.
— Говорят, стар! Берегут! А впрочем, может, и верно, что стар, уговорить человека легко... Но нет, не верю! — И капитан покачал головой.
«Да, правильно я передал состояние Баранова — вот он сидит передо мной, и его грусть для меня понятна и близка, я точно понял её истоки. Хочу Родине служить на все сто!» — подумал я, не находя слов для успокоения своего нового знакомого, да их, вероятно, и не существовало.
Простились мы сердечно. Ребята провожали нас, напевая полюбившуюся им мелодию Табачникова.
* * *
Фронт был прорван, наша армия стремительно шла вперёд. Нас перебрасывали на санитарном самолёте из одной части в другую. Сопровождавший нас майор как-то позвал меня к телефону.
— Жаров слушает!
— Говорит «Фиалка». Товарищ Жаров, почему же вы нас обходите?
— Как обходим? Мы выступаем везде, куда нас везут.
— Сказали, от вас зависит.
— Хорошо, я спрошу.
— Не забудьте — «Фиалка».
Оказывается, это была инженерно-сапёрная часть. Она в наш план не входила. Пришла машина, и, нарушив график, мы поехали к «Фиалке». Опять печи и трубы, но уже дымящие. Вокруг наспех сооружённые из всякой всячины хибарки и военные палатки — население выходило из лесов и возвращалось к своим пепелищам. «Фиалка» базировалась в полуразрушенной деревне, из которой только что вышибли немцев. На груди сынишки нашей хозяйки — мальчонки лет восьми, одетого в рубаху, сшитую из немецких мешков, — блестела медаль «За отвагу». За день до нашего приезда командир, поцеловав мальчика перед строем, повесил ему на грудь эту медаль.
— За что тебя наградили? — спросил я.
— Не знаю, — тихо ответил он, покраснев, и ушёл.
Оказывается, немцы заминировали берег реки, оставив лишь тропку для себя. Мальчик, зная эту тропку, то ли провёл по ней нашу разведку, то ли после отступления немцев поставил на ней вешки, что имело очень важное значение.
* * *
Вся театральная нервотрёпка последних лет не могла не сказаться на здоровье дяди Миши. Всё чаще он ложился в больницу, всё чаще щемило сердце и голову одолевали невесёлые мысли. Выручал дневник...
В палате у дяди Миши стоял телефон, которым широко пользовались все кому не лень. Заходил и Борис Полевой, звонил, потом радовал бесчисленными историями, веселил и удивлял.
«Рассказывал, что был в гостях у Стейнбека.
— Дом: полуамбар, полусарай. Хороший мужик и отличный писатель.
— А зачем же он с сыном летал над Вьетнамом, стрелял?
— Дело было так. Стейнбек поехал во Вьетнам, где по мобилизации служил его сын. Поехал смягчить отношение к нему командиров. И вот однажды он с одним из командиров полетел на вертолёте посмотреть сверху пейзаж. Тот предложил Стейнбеку нажать гашетку — просто в никуда, не в людей. А уж потом газеты раструбили, что он охотился на вьетнамцев. Сравнивали его с сыном Муссолини, который тренировался в расстрелах людей. От Стейнбека все отвернулись. Он страшно переживал. И сын тоже!
В другой день рассказал, как он, Поспелов и Жданов приезжали к Сталину в Кунцево:
— В глубине леса — маленький одноэтажный дом. Там он и принимал нас. Жил один. Даже как-то сам нам открыл дверь. В комнатах всё просто. В коридоре белыми кнопками приколоты из «Огонька» рисунки передвижников. Сам наливал чай. Был очень прост. Мы ему рассказывали про Нюрнбергский процесс — он им очень интересовался.
Версия процесса, изложенная мне Полевым, видимо, существенно отличалась от сталинской:
— Представьте — скука!
— То есть?!!
— Да! Все засыпают. Идёт девять месяцев, и все спят. В американском журнале появился разворот: корреспонденты спят. А один — по центру — просто храпел. В. купил тёмные очки у американцев — такие, что, если смотреть на человека, видны его открытые глаза — так они ловко нарисованы. В. клал блокнот в центр, два по бокам, потом ещё лист бумаги и спал! (А глаза смотрели.) Когда толкали под руку, просыпался, поднимал руку с пером кверху и кричал: «Убийцы, позор!» и опять засыпал. Старый студенческий способ для отвлечения преподавателей работал безотказно...
Рассказывал Полевой и про повешение:
— Кейтель вышел выутюженный, взошёл на помост, поправил верёвку и в петлю... Риббентропа вели под руки, он обдристался, падал, его волокли к петле — надели, и он пропал в люке, только по тросам было ясно, как он трясётся...
Да, смертная скука...
В другой раз Полевой порадовал рассказом о церковниках. Он состоял председателем Фонда мира и в числе делегации отправился благодарить патриархию, внёсшую 6 миллионов рублей в фонд.
«После процедуры вручения грамот в Загорске организовали «чем Бог послал». А Бог послал много и разного.
Сталин спросил:
— Ну, говорите, чем вас обижает советская власть?
А иерархи хором:
— Ничем, ничем, товарищ Сталин!
— Ладно, я знаю, вы хитрые, выкладывайте, что там у вас под рясами.
Митрополиты оживились:
— Кадров нет, старые мы стали. Молодёжь некому учить и негде. Нужна академия или семинария.
— У вас что, нет семинаристов? — удивился вождь.
— Да был один, да и тот выбился в генералиссимусы, — сказал кто-то побойчее.
Сталин засмеялся:
— А я ждал, когда вы мне об этом напишете.
И подписал приказ об учреждении духовной академии».
* * *
Иногда после больницы Жаров уезжал в знаменитый санаторий имени Герцена.
Из развлечений в санатории основным был бильярд.
«На улицу не выхожу, играю в бильярд. Когда взял кий впервые — играл прилично, даже выигрывал, бил, не целясь и не волнуясь. А сейчас уже целюсь — хочу выиграть, — и не получается, совсем мимо лузы.
Это во всех делах так: вначале желание и эмоции — они дают правильное решение. Потом непосредственность пропадает, а техники ещё нет. Вот и весь секрет, вся разница между любителем и профессионалом»…
Заходил в бильярдную и Молотов, с которым Жаров был знаком по кремлёвской больнице. Играл «господин нет» с каким-то генералом. Военачальник, бодро уложив восемь шаров подряд, сказал:
— Всё, вы проиграли.
— Я не играл, — реагировал Молотов, спокойно отложив кий, — поэтому проиграть я никак не мог.
Увидев Жарова, предложил пройтись:
— Как тогда, в больнице...
Жаров:
— Я сегодня отдохну. Вы в какой палате?
— Я на первом этаже, в 115-й.
— А я в 415-й.
* * *
«24.05.68 год.
Прочитал Сименона. Хочу играть русского Мегрэ. Как, кажется, легко и просто, только сядь и напиши. Я ощущаю себя Мегрэ. Это — я!»
Роль Анискина принесла дяде Мише вторую волну славы.
Третий фильм должен был снимать Исидор Анненский, у которого Жаров работал в «Медведе» с Андровской.
Было много очень утомительной возни с договорами и подготовкой к фильму, который долго не запускали в производство.
«Звонил Щёлокову, рассказал, что тянут на студии, а сейчас и совсем отказались ставить «Анискина».
— Мы просим принять нас с Липатовым, может быть, «Анискин» уже не нужен, и вы что-нибудь посоветуете, подскажете.
— Нет, Анискин нам нужен. Это образ, по которому мы учим в школах милиции: сердечность, доброта в основе его работы. Очень нужен! Вам позвонит Лапин. Надо сговориться с ним, как воздействовать на Ермаша. Записал. Позвоню! Разберусь!
«Надо продолжить фильм об Анискине — он очень по душе зрителю. У нас много отзывов, Жаров играет великолепно. Надо дать ему возможность, пока он в силе много поработать для народа», — это Лапин говорил Щёлокову.
Тот согласился и звонил Ермашу».
* * *
15 декабря 1981 года, Михаила Жарова не стало. Он умер во сне.
На столе в его кабинете осталась записка: «Ничего не трогать, скоро приду».
Так ушёл из жизни МОЙ ЛЮБИМЫЙ ДЯДЯ МИША.
Хочу закончить это повествование словами Андрея Вознесенского:
«Есть русская интеллигенция.
Вы думали — нет? Есть.
Не масса индифферентная,
а совесть страны и честь».
Комментарии:
Статьи по теме:
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий