Слово — это взлёт креста

Каюсь: с творчеством главного редактора журнала «Дон» Виктора Сергеевича Петрова до недавнего времени я не был знаком. И лишь в начале текущего года мой старый друг Виктор Соколов, преподаватель кафедры журналистики Ивановского государственного университета, лауреат областной литературной премии им. М.А. Дудина, редактор-составитель литературного альманаха ивановских писателей «Откровение» познакомил меня с этим удивительным человеком.

Род Виктора Петрова по отцу – староверы, что хоронились в северных скитах, а материнская линия вслед за столыпинской указкой тянется из средней полосы к югу: заласканная морем Таврия, вишнёвые сады станции Успенской, где теперешняя таможня опаляема украинской междоусобицей…
С отроческих лет поэт живёт на Дону: сперва – казачий Азов, затем – гулевой, своенравный, но ставший родным Ростов-город… «Рабочими университетами» были порт, бондарный завод и судоверфь. Окончил Ростовский-на-Дону университет, журналист, литератор, ныне – книгоиздатель и главный редактор Российского ордена Дружбы народов литературно-художественного журнала «Дон».
Автор более десяти стихотворных книг, лауреат Всероссийской литературной премии имени Шолохова и премии журнала «Юность», кавалер европейской Золотой медали Франца Кафки, он всегда стоит в первых рядах лучших литераторов России.
Виктор Сергеевич любезно согласился поддержать творчество начинающей иркутской поэтессы Елены Поповой и прислал свои замечательные стихи для совместной публикации.
Виктор Тихомиров-Тихвинский.
г. Санкт-Петербург.

* * *
Смотрите: мукою Христовой
Искажены мои уста!
Я думал: слово – это слово,
А слово – это взлёт креста…

Шептать слова и – быть распятым,
Терновый вытерпеть венок
И белым светом, белым платом
Не удержать кровавый ток.

* * *
Скребётся по ночам крысиное подполье,
И омутом стакана бредит алкоголь,
Но три креста кладёт на лист перо соколье,
Означив голошенья всенощную боль.

Я чистый звук искал – обманывался грубо.
Хотела пожалеть… Любила без ума!
Обугливает слог целованные губы,
Моё оплечье крыл – заплечная сума.

Смогу ли звук исторгнуть горестней и чище,
Чем истым покаяньем горла перехват,
Когда святится троекрат моё жилище
И я за всё винюсь, ни в чём не виноват.

Оплакивать бы след мою больную душу,
А я молюсь навзрыд, как молятся о тех,
Кому из вод тяжёлых не ступить на сушу
И муки чьих скитаний не искупят грех.

Отречься захочу… Не отрекусь от речи!
И вновь, любимая, я захлебнусь виной:
Саднят невмочь без той крылатой ноши плечи,
Распятье, знаменье соколье – предо мной.

СКИФСКИЙ КВАДРАТ
Целую крест, и мне сам чёрт не брат!
А золотое солнце ходит кругом,
Рифмуя русский север с русским югом…
Строфа моя – не скифский ли квадрат?

Его среди простора начертал –
И что границы, что размежеванье,
Когда глухое раздаётся ржанье,
Свистит в ответ заржавленный металл!

Решай по совести, степной майдан –
И подчинюсь тому решенью круга.
Лишь, друг, со мною будь, да ты, подруга:
На всё про всё один талан мне дан!

У скифского квадрата моего
Немало званых, избранных – не густо.
Я вроде рад, на самом деле – грустно:
Иначе представлялось… Ничего!

Моя любовь, что больше чем любовь,
Угадываться хочет, вея дымкой,
И губы ягодою горькой, дикой
Дарует мне – и принимаю боль.
Окажется, что у Господних врат
Архангелы, отринув буквы, числа
И высшего преисполняясь смысла,
Начертят скифский правильный квадрат.

БОЛЕВОЙ ПОРОГ
Сибирь колесовали поезда –
Вела их паровозная звезда.

Стонал, стенал столыпинский вагон:
Паду на рельсы – неизбывный стон.

Этапами гоняли русский люд,
А хлад сибирский по-медвежьи лют.

И выдержать его не каждый мог,
Но где у русских болевой порог?

Ты можешь, может он, и я могу
Замёрзнуть и воскреснуть на снегу.

А после встать и превратиться в даль,
Что объясняет русскую печаль.

Кривить звериным криком мёртвый рот,
Но распрямить к обрыву поворот.

И лишь простёртую оплакав мать,
Шагнуть вперёд – и вражью рать ломать.

РУССКИЕ
Никто – ни Бог, ни царь такой-сякой –
На русские вопросы не ответит,
Пока нам солнце аховое светит,
И тучи ходят хмуро над рекой.

Спросить героя?.. Но сменился строй –
Героем не становится любой;
Последний бог и царь: кому – рябой,
Кому – последний, может быть, герой.

Мы – русские, и больше ничего.
Разделят нас на две неравных части:
Одним сибирское привалит счастье,
Другим – Европа… Только и всего!

Ты этого хотел, Иван-дурак,
Ужель про «больше ничего» не слышал?
Чего же ты с котомкой в поле вышел
И стал?.. Зачем стоишь?
– А просто так!

ТАЙНОПИСЬ
Чёрт завалится в чертополох,
Верстовая огорошит весть:
Между строк записываю вздох –
Сможешь ты ли тайнопись прочесть?

Родина моя бредёт в бреду
И бредёт по свету босиком.
Хочет ветер отвести беду,
Катит листьев залежалый ком.

Листья палые – из книг листы.
Книги чёрные, их чёрт писал,
Чтобы сгинули и я, и ты
За рекою Дон, рекою Сал.

Эй, нечистый, запалю костёр,
И метнутся дали до небес!
Тотчас выйдет – глаз да слух остёр,
Выйдет из чертополоха бес.

Ну-ка, чёрт, иди сюда ко мне,
Морок, серный дух, заморский сон.
Ты казачьих зря пугал коней –
Слышишь, гул идёт со всех сторон?

Гложет перемен переполох,
И меняет Родина печать:
Между строк записываю вздох –
Ты одна сумеешь прочитать.

ПАРУС
Белеет лист, как парус одинокий.
Гусиное перо удержат ванты строк…
Но крылья расправляет смерч жестокий,
И предрекает небо неурочный срок.

Холодный мир не хочет знать ответа,
Зачем явился отрок и отринул гнёт?
И точка вылетит из пистолета,
И парус белый, точно саван, опадёт.

ОТСТУП
За Родину, за Сталина
Никто из нас не умирал:
И вот Москва оставлена,
И Дон, и Волга, и Урал!

Приказ вождя не выполнен,
Когда ни шагу бы назад!
Наркомовскую выпили
И отступаем наугад.

Церквей разбитых остовы
Слепят зиянием утрат.
Уходим к небу в отступ мы
С того июньского утра.

Россию воля сглазила,
Брусчатку разорвал осот.
Европе мнится Азия,
А может быть, наоборот…

Рубеж байкальский сдали мы.
Ужель Россию не спасти?
Отбряцали медалями,
Сжимаем их в горсти.

Сибирь была Россиею,
Сибирь теперь – Сибирь:
Почто глядит разинею
Немереная ширь?

Ушами кони прядают,
Разбили возле Бийска стан.
Помянет нас по радио
Верховный диктор Левитан.

Развёрстана Вселенная
На миллион путей-дорог;
Звалась икона Лениным,
А Ленин – разве русский Бог?

И потому, настырные,
Сжигаем чёрные скиты.
Бойцы, отцы-пустынники:
В живых остались – я и ты!

Мы кто такие? Русские –
Уже последние теперь.
И наши кости хрусткие
Обгложет и зароет зверь.

Восстань из праха, гвардия!
Вперёд, товарищ капитан!
Учились мы не в Гарварде –
Мы изучали «Капитал».

Россия-мать скукожилась,
Огнём дотла разорена.
И вылезем из кожи мы,
И устоим, страна!

Ищите да обрящете
Меня на скошенном кресте:
Ревут в просторах ящеры,
И лунный скалится кистень.

ДОТЛА
Мы с тобой согревались телами
И согреться никак не могли.
Мы горели… Сгорели дотла мы.
Замерзаем в межзвёздной пыли.

Утешаемся мёртвыми снами
И очей закрываем цветы.
И никто не узнает, что с нами,
Не узнает, где я, а где ты.

Мы последним единством едины –
Разве можно безумных разъять?
И свиваются насмерть седины,
И друг друга у нас не отнять.

Сколько ты ни встречаешь отребья –
Не проси ни о чём, а прости:
Совершится небесная треба
На разбитом, кандальном пути.

Невдомёк им, земным властелинам
Недр гремучих и огненных рек,
Что сказали звезде:
«Постели нам!..» –
Да и спим, как не спали вовек.

* * *
Валерии Салтановой
Глухая ночь, пора для гопников, самоубийц,
А мы безгрешные с тобой: любить – не отлюбить
И близко так сойтись, что нет уже как будто лиц,
А есть невнятный крик, разорванная силой нить…
Мы задыхаемся, не понимая ничего,
Но разве нас, любимая, разъять кончиной лет,
Когда пришли в сей мир, а не от мира мы сего,
И ты дрожанием ресниц удерживаешь свет?

* * *
Мы сблизились, и я в тебя пророс –
Всё глубже корень проникал, всё глубже…
И ты решилась мне задать вопрос,
И этим стыд внезапно был разбужен.
«А прежде – и недавно, и давно –
Не так ли прорастал везде?.. Ответь мне!»
И свет погас… И стало так темно,
Как не было ещё на белом свете!

Прости, я не ответил ничего,
Хотя бы мог и успокоить словом!..
И током сотрясло меня всего:
И это был ответ – не знал иного.

Задёргался у лампочки накал.
Да будет свет!.. И света было много…
И я к тебе ветвями приникал,
И втайне милости просил у Бога.

Пускай ещё вернётся этот сон,
Когда земля для нас другою станет,
И ты из глубины исторгнешь стон,
И я в сто первый раз умру над станом!

ВОЛЧИЦА
Я вытравить хотел свою любовь к тебе,
Свести на нет – не сводится наколка,
И опозоренное имя на столбе
Читается, как вой степного волка.
Я не могу, волчица, без очей твоих
И злых, и обездоленных, и гордых,
Размером в пол-лица, пред коими затих
И плачу – слёзы обжигают морду…
Мы стаю бросили свою и в степь ушли –
Одни с тобой на целый свет, подруга;
И пусть чужой костёр теряется вдали,
И лопается конская подпруга,
Когда за нами затевают дикий гон
Воители, хранители невнятных правил,
И разрывается на части небосклон,
И мы неправотою лютой станем правы.
Скользит над ковылём луны благая весть,
И ничего прекрасней нет слиянной дрожи…
Я глажу языком твою седую шерсть,
Я знаю, чем волчица волку всё дороже.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Нам с тобою осталась последняя ночь –
Эта горькая ночь будет слаще других.
А потом, как уйду, проклинай и порочь!..
И забей меня словом, чтоб разом затих.

Мне дотоле читались иные слова
На изорванных страстью солёных губах.
Белоснежную розу руки целовал
Даром, что ли?.. И розою этой пропах!

Так пропах, что дождливый табун за холмом
Растерял по дороге подковы из луж…
Ты же локоть подставила острым углом:
«Уходи поскорей – не любимый, не муж!»

Пусть меня перестанут друзья понимать
И враги, устрашась, обойдут стороной –
Сумасшедший, всё вижу и вижу ту стать,
Что моею была, да вот стала иной.

Так прощай!.. Но прощаться навеки постой,
Если горечь ночная глаза обвела
И внезапное утро своей чистотой
Освещает сближение стен до угла.

 

Виктор ПЕТРОВ