slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Школа и нравственность

(Окончание. Начало в № 41—42)
  Социализм и капитализм

  Если противопоставление социализма и религии в основном идёт по линии нравственности, то противопоставление его капитализму — в первую очередь экономическое и социальное. Однако современный опыт нашей страны на первый план выдвинул, пожалуй, именно вопрос нравственности.
  В начале произошедшей контрреволюционной бури мы много слышали не столько об утопичности социализма, сколько о его прямых пороках. Рассказывался анекдот, как старушка в 1917 году, когда её пришли уплотнять, спросила, «чего вы хотите?», и на ответ, «чтобы не было богатых», со вздохом сказала, что её дедушка-декабрист хотел, чтобы не было бедных. Главным пороком, тормозящим развитие экономики, считалось, что социализм желает «всё отобрать и поделить». Общественная мораль социализма была заклеймена посредством «антиутопий» Оруэлла и Замятина. Слово «мы», слегка напоминавшее о коровьем мычании, давало образ «скотного двора», в который превратилась страна в результате «большевистского владычества». То, что вынес народ, то, что он совершил в войну и после неё, как-то забылось. Зато при случае не забывали вспомнить о выставке советского женского нижнего белья, устроенного французским певцом средней руки. (О скромной, вежливо говоря, роли самой Франции «в этой войне» помалкивали и певец, и его обожатели.) Какой всё же надо было быть интеллигентской сволочью, чтобы издеваться над женщинами, вынесшими на своих плечах основную тяжесть восстановления страны, спасшей мир, в которой несколько десятков миллионов мужиков самого рабочего возраста погибли или стали инвалидами!

  И вот свершилось. Капитализм пришёл. Не говоря о его экономических и социальных «достижениях», вспомним о моральных нравоучениях, которыми сопровождалось его пришествие. Вспомним о том, что «если ты умный, то чего же ты бедный» (бедный Моцарт!), о том, что «нельзя считать деньги в чужом кармане» (даже если они твои!), о «бесплатном сыре в мышеловке» (почему-то вспоминаются старушки, выносящие хлеб пленным немцам), о несомненной зависти к «успешным» (которых, впрочем, понять можно – это чувство они знают лучше всего!).
  Не будем уж вспоминать о мустанге, который не вынесет двоих, и многом прочем. Главное же, оказалось, что всё имеет денежную цену – здоровье, знание, …совесть. Роскошь, самая нечеловеческая, стала жизненным идеалом, за ней пришёл нечеловеческий разврат и целенаправленное развращение молодёжи. Очень быстро общество раскололось на недопустимо богатых и недопустимо бедных, что под демократические песнопения было быстро закреплено законодательством для богатых (нет конфискации), плоская (даже регрессивная) шкала налогов, запрет на профсоюзы на предприятиях, покусились на 8-часовой рабочий день, а теперь ещё и на пенсионный возраст…
  Одним словом, воцарился золотой телец.
  Церковь, православная не в последнюю очередь, в полной мере использовала представившиеся ей возможности «реванша», добавив ко всем обвинениям «тоталитарного строя» ужасное обвинение в его атеистичности. В «ревущие 90-е» она дала великолепный пример ловли рыбы в мутной воде. Мы не слыхали в тот момент осуждающего слова пастыря, напоминающего о грехе стяжательства и клеймящего развращение молодежи, разграбление тысячелетнего православного государства и т. д., слова, сопоставимого, скажем, с гневом церкви после революции 17-го года. Патриарх, правда, сделал робкую и странную попытку примирения народа с грабителями, но его быстро отодвинули в сторону. Вместо возмущения нынешними грабителями церковь признала святым… Николая II!..
  И церковь занялась приобретениями «в духе эпохи», в духе рейдерства (только что без масок), в духе своих традиций – приобретением земельных угодий, изгнанием… нет, не торгующих во храме, а несчастных музейных подвижников искусства (и… православия), больниц, захватом того, что «плохо лежало». Новое государство сразу сообразило, какую великую пользу может принести церковь, она оказалась очень кстати для «гарвардских мошенников» – приняв на себя, в тройке с Зюгановым и Жириновским, роль отводного канала для народного негодования, проклиная, очень кстати, «годы безверия».
  Но вот позади, в недалёком прошлом, через 20 лет ошалелого капитализма стали вырисовываться контуры общества, «которое мы потеряли».
  Оказалось, что совсем не плохо было иметь обеспеченные социальные права. Недавно было показано интервью (данное в 93-м году) известного философа Зиновьева, который, спохватился, пожалуй, первым. Когда он указал, что за несчастное хрущевско-брежневское время население страны увеличилось более чем на 100 миллионов, интервьюер стал говорить, что это вообще признак «страны третьего мира». Тогда Зиновьев начал перечислять то, что имел гражданин в СССР: практически бесплатную квартиру, бесплатное медицинское обслуживание, возможность бесплатного обучения детей и уверенность в будущем с отсутствующей безработицей.
  Конечно, было неумение работать (было и умение), главное – не было настроя улучшать то, что рядом, вообще чувствовалась усталость страны, к которой добавлялось явное загнивание управляющего механизма. Об этом дальше. Заметим только попутно, что послереволюционная Россия спасла мир не один раз, а дважды — не только раздавив фашизм, но ещё и повернув мир к социальным правам трудящихся самим фактом существования социалистического государства с реализованной защитой жизненных условий для народа.
  Но, кроме благ материальных, было ещё одно — намечавшееся братство. Мы ездили по стране, разговаривая на русском языке, и всюду были своими людьми. Мы понимали, что люди, живущие за Кавказом и перед Кавказом, в Средней Азии и в Карелии, живут по своим обычаям, но всё же мы были «свои», мы понимали друг друга на «языке общения», и речи не было о серьёзном национальном соперничестве. Прямая ложь — называть Советский Союз империей. Это государство строилось не для благоденствия русского народа за счёт других народов. У нас были общие проблемы и общие беды, и мы выходили из них общими усилиями. В годы войны азиатские республики приняли, приютили многих беженцев из оккупированных земель, и да не забудутся те слова благодарности, которые Галина Уланова сказала перед возвращением из эвакуации.
  Русский народ делился своей культурой, русский язык был естественным языком общения, но никто не может сказать, что национальные культуры, как и национальные языки, подвергались ущемлениям. Верно скорее обратное. В конце концов наша национальная идея была – играть роль связующего звена для сотни национальностей, живущих в одной стране со своими обычаями и образовавших в то же время единую братскую общность.
  Может быть, мы, москвичи, недооценивали того, что скрывалось за «восточной вежливостью», это могло быть так по отношению к тем слоям, которым что-то надо было «от центра» (например, диссертации). Но когда мы забирались как туристы в глухие углы большой страны, мы всегда встречали радостное добросердечие хозяев, за которым не было никакой вражды и никакой корысти. И не было ничего подобного нынешним диким конфликтам с приезжими для заработка бывшими друзьями из бывших советских республик.
  Как случилось, что это рождавшееся братство так быстро сменилось оголтелым национализмом? Нет сомнения, что тут были и полусознательная активность внутренней русофобии, и вполне сознательная активность внешней направляющей силы. Это были те, кто с ехидством говорил одним о Большом брате, а другим о присосавшихся иждивенцах. Но значит ли это, что и братства не было, что была лишь нарисованная картинка, за которой зрело другое?
  Сегодняшний день с его растущей ностальгией по прошлому говорит о другом.
  Всё же, если иметь в виду не ту пародию на капитализм (по словам Зиновьева), которую мы получили, а его абстрактную идею, как и абстрактную идею социализма, то можно обнаружить, что имеется столь много схождений, что на память всё время приходит академик Сахаров и именно с провозглашённой им «конвергенцией».
  Здесь интересна параллель. В отношении сопоставления социализма и религии моральные требования к обиходному поведению личности сходятся, хотя источник их совсем разный: для одной – Бог-законодатель, для другого – требование человеческого братства как итог общественной эволюции. При этом социализм должен допустить религию просто потому, что она дорога большинству народа, а в перспективе её исчезновение неизбежно, однако лишь если будет обеспечено образование народа. При сопоставлении социализма с капитализмом общность определяется кооперативной собственностью. (Как рабочий, «потерявший цепи», может «приобрести весь мир»? В какой форме? Акционерных обществ?) А излишества монопольного капитализма с безудержным стремлением к роскоши и унижением тех, кто работает и создает, должны испариться с нравственным развитием общества. Вряд ли результатом этого развития будет исчезновение чувства собственника, как это мерещилось первым идеологам социализма. Чувство собственника – это прежде всего чувство хозяина, которое должно гармонично распределяться между «личным» и «общественным». Последнее не было по идее чуждо «победившему социализму» – вспомним «Человек проходит, как хозяин…».
  Здесь уместно снова вспомнить наше всё – Пушкина, согласно которому в основе самостояния человека лежат «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Только с этим человек будет иметь подлинное чувство хозяина.
  Но преследование чувства собственника в личном плане привело к заметной атрофии чувства хозяина в своем окружении – допустимости устроить помойку в своем подъезде или в двух шагах от своего дома.
  А с другой стороны, вспомним попика Ильфа – Петрова с мечтой о свечном заводике (которую, право слово, хочется назвать светлой).
  И всё же нельзя отделаться от мысли, что социалистическое устройство общества нравственнее капиталистического. Сравним только два родственных слова «конкуренция» и «соревнование». (Снова по Пушкину: «Ревность сестра соревнования. Следственно – хорошего роду». Впрочем, в семье не без урода…) Смейтесь, если угодно, над тем, как второе происходило в памятное время, но подумайте, сколько самоубийств стояло и стоит за первым.
  Чувство собственника-хозяина это чувство, к которому ближе всего «социальное поведение», называемое стяжательством, ведущее к принятию копейки в качестве меры вещей, стремлению всё оценивать в денежном эквиваленте и, в конечном счёте, к омертвлению души. Что нужно, чтобы превратить это «чувство хозяина» в то, которое имелось в виду в строке «Человек проходит как хозяин»? Только воспитание и время — при социалистическом устройстве общества.
  Ещё один пункт «конвергенции» относится к пониманию роли государства. Капитализм начинал с требования невмешательства государства в дела рынка. Социализм начинал с отрицания государства как органа насилия. Ленину пришлось писать специальный труд для убеждения, что государство потребуется – на первых порах, что оно должно отмереть постепенно, так что «в пределе» противоречия с анархистами нет. Но «прошло сто лет», и оказалось, что и для капитализма чрезвычайно важно участие государства в экономике, а социалисты не только забыли упоминать об «отмирании», но сам социализм теперь почти что отождествляется с внедрением государственного влияния и в экономику, и во всю жизнь граждан. Последнего не чуждается и капитализм, в полной мере используя «электронные технологии» для «организации» общественной жизни. Это развитие человеческого общества на пути к «электронному концлагерю» начинает отдавать запахом упоминавшихся антиутопий, и в наибольшей степени — «Железной пяте» по Джеку Лондону. Противостоять этой тенденции может только образование и окультуривание общества – сверху донизу.
  История социализма в России дала пример «сосуществования» социализма с капитализмом — пример нэпа. По рассказам наших родителей, страна, лежавшая после кошмара «гражданки» в руинах, когда «будто Мамай прошёл», за год-два, «откуда что взялось», пришла в себя, начала производить и строить, возродилось (бурно возродилось) сельское хозяйство и т.д. Но вместе пришло и смердящее дыхание золотого тельца, гениально отображенное Ильфом и Петровым.
  Революционная борьба из экономической области перешла в область нравственности. Золотому тельцу, богу денег, противостоял энтузиазм строительства, энтузиазм, который был!, что бы кто ни утверждал по этому поводу. (Студентами мы ездили «на целину» и по своему опыту можем сказать, что мы ещё застали это время. Строительство БАМа как будто стимулировалось уже только заработками. Так что история энтузиазма закончилась где-то около
70-го года. Всё же в нашей жизни деньги не были целью. У нас были другие цели!)
  Неверно, что «партия нового типа», задуманная Лениным, была партией тоталитаризма. Мысль Ленина была – вовлечь массы в управление государством, в этом суть его последней идеи о «рабкрине». В статье «Удержат ли большевики государственную власть» Ленин писал: «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством... Но мы... требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, то есть к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту.» (Полное собрание сочинений, т. 34, с. 315). Это никак не тоталитаризм. Он пытался из последних сил бороться с бюрократическим омертвением. Но сил и здоровья не хватило.
  Снова одно дело принцип, другое увлечь всех… Снова решение лежало в образовании народа, в культуре, в «культурной прививке». А с другой стороны, были другие «подходы». Был Сталин.
 
Интеллигенция
  Мы видели, что хотя в основе своей социализм и религия вполне «перпендикулярны» – в одном случае происхождение морали относят к мистическим потусторонним силам, в другом к выработке ее в процессе общественной эволюции, – и в обоих случаях с опорой на естественном, т.е. имеющем даже биологические корни человеческом чувстве, которое в одном случае называется любовью к Богу, в другом чувством товарищества и братства, с противопоставлением в обоих случаях столь же (и более) биологическим чувствам злобы, зависти, равнодушия к боли и страданию других и т.д. В конечном счёте, во всяком случае по отношению к житейской морали, правилам человеческих взаимоотношений, достойных этого имени, имеется естественное сближение, принимающее форму «общечеловеческих ценностей». Принятие этого сближения, однако, оказывается возможным лишь при общем повышении культурного уровня, не только «элиты» (Господи, как бы её культурный уровень приподнять!), но в целом народа.
  С другой стороны, и сближение общественных идеологий социализма и капитализма вполне возможно и вполне назрело, но понимание и этой «конвергенции» требует достаточно высокого умственного и культурного уровня.
  Итак, социализм совместим и с религией, и с капитализмом, возможно «мирное сосуществование» и сотрудничество с ними социализма (с надеждой, что будущее всё-таки за социализмом). Но это возможно только при непрестанной заботе о повышении культурного уровня народа. Мы приближаемся к школьной части нашей темы. Но сначала о главном деятельном лице здесь — интеллигенции.
  Мы пришли к центральному пункту. К роли интеллигенции.
  Вначале о том, что есть интеллигенция. Это необъятная тема, и слишком много хотелось бы сказать, но всё требует тщательного и долгого обсуждения. Пойдем напролом и лишь наметим опорные мысли.
  Само слово близко слову «интеллект», что не случайно. (Правда, на латыни в средние века intelligentia означало ангелов, помещавшихся на кончике иглы.) Обратимся к пониманию интеллекта великим французским психиатром Пьером Жане. Он посвятил его изучению полвека и описал своё понимание в нескольких томах. Но мы возьмем основную мысль.
  Основная идея состоит в том, что интеллектуальные механизмы человеческих психических активностей возникают как результат осознания взаимно обратных действий и состоят в их естественной интеграции в интеллектуальном действии. Жане указывает, что помимо речи имеется первичный, как бы доречевой интеллект, который можно обнаружить при обращении с целым рядом, казалось бы, обыденных предметов (корзина яблок, ящик буфета, кусок пирога). Для возможности адекватного обращения с ними нужна особая способность мозга, возникшая в эволюции вместе с речевой способностью человека, служащая для нее базовой способностью. Это способность не реагировать «аффективно», т.е. непосредственно и крайним образом на воздействие среды, а удерживать противоположные целеустремленности и вырабатывать ответ наиболее адекватный обстановке, по возможности соединяющий крайности. Возможно, это кажется очевидным и обычным, и это так для простых активностей. Но в том-то и дело, что при усложнении ситуации обычными являются срывы в одну из крайностей или неуправляемое колебание между крайностями. И это касается как простых жизненных ситуаций, так и в ещё большей мере самых сложных общественных событий…
  Укрепление человеческой способности принимать во внимание противоположности, задерживать импульсивные ответы и т.д. и является основой интеллектуального поведения, и основной путь этого укрепления — воспитание.
  Здесь интеллект соединяется с моралью. В конечном счёте решение принимается, поскольку оно удовлетворяет высший оценивающий центр, о котором говорилось выше. Если этот высший центр складывается стихийно, то велика вероятность, что им станет сверхценность собственной персоны, в жертву которой может быть принесено всё, что придётся. Если он создаётся в душе человека воспитанием (религиозным или интеллигентским), он становится основой человечной морали. Это решение в сложных случаях, требующих мгновенной реакции, также может показаться импульсивным, но поскольку речь идёт не о биологической автоматике, а о затронутых высших ценностях, это всё же будет человеческим интеллектуальным поведением, поведением человеческой личности (приближающемся в предыдущем случае к поведению животного).
  Это значит, что хотя интеллект безусловно входит в понятие интеллигенции, он не исчерпывает его. В остатке — то, что «за душой», то, что принято за высший, последний критерий.
  Итак, решение неизбежно встающих социальных вопросов требует нравственного воспитания общества. Оно может быть основано на одном из двух кардинально различных подходов — или религиозном, или атеистически интеллигентском. Практически (прагматически) эти подходы не должны исключать друг друга, хотя их столкновения неизбежны. Надо помнить только, что первый подход в принципе антинаучный, основанный на слепой вере в потусторонние силы, приводит иногда к высокому нравственному уровню личности в личном плане, но его роль становится нулевой или строго отрицательной в серьёзных современных проблемах общественной жизни. Картина молебна о дожде на сгоревшем от засухи поле вызывает в современном мире только горький смех.
  Второй подход требует того, что требовал Ленин, — учиться в кубе, учиться всему, учиться торговать, он требует образования народа. Он требует изучения ситуации в сложных случаях, теоретической грамотности, а не слепой веры.
  Здесь возникает каверзный вопрос, вопрос пушкинского Моцарта, заметившего, что не всем должна быть доступна «сила гармонии», ведь «тогда б не мог и мир существовать; никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни…». Надо или не надо стремиться к образованию всего народа, имея в виду образование достаточно глубокое, т.е. попросту среднее школьное. И здесь возникает раскол, который не обойти «конвергенцией». Исходный ответ капиталистического пути — нет, не надо, это слишком дорого обойдётся, если вообще достижимо, да и вредно для экономического равновесия. Нужны рабочие силы и их образование такое, которое обеспечит правильное функционирование экономики. Нужны бедные и малообразованные люди, выполняющие «чёрную» работу. Этому пути рада содействовать религия. Воспитание религиозное требует немногих интеллектуальных затрат. Поверить в потустороннего наблюдателя душевной жизни легче, чем овладевать систематическими курсами фундаментальных знаний. Скорее всего это и недоступно для среднего ребёнка, если не прилагать дополнительных усилий (и финансовых затрат).
  Опыт социализма, как в СССР, так и восточных демократиях показал, что эта мечта в разумных пределах достижима. Но говоря об опыте СССР, следует остановиться на роли русской интеллигенции.
  Было бы важно иметь объективное и полное исследование истории русской интеллигенции. Здесь не приходится погружаться в глубины этой важнейшей темы. Отметим только, что социалистическая идея, идея социального благополучия, идея приобщения к современному уровню культуры всего народа была своей для значительной части интеллигенции. Разумеется, интеллигенция не была едина. Её, может быть, большая часть (см. «Вехи») стояла за религиозное просвещение народа. Не говоря о борьбе взглядов на будущее России в интеллигентной среде до революции, примем как постулат самое важное. Значительная часть «старой интеллигенции» включилась в строительство «новой жизни» в СССР не просто по необходимости, а принимая фундаментальную идею этого строительства как свою, притом что действия властных структур могли быть ей отвратительны. Это участие большого слоя русской интеллигенции, и инженерного, и деятелей искусства, имело важнейшее значение не только непосредственно для качества того, что строилось, оно имело воспитательное значение, оно имело значение важнейшего примера.
  Почти в каждом действительно фундаментальном достижении советской жизни мы можем найти инициативу и энергию старой интеллигенции. Даже (возвращаясь к преподаванию) любимый нами Макаренко оказался дворянского происхождения.
  Кто бы что ни говорил, без происходившего в нашем государстве соединения социалистической идеи и культуры русской интеллигенции не только оно, но и мир в целом были бы другими, а до какой степени другими – судите по нынешнему кризису, рожденному чистоганом.
  К сожалению, история повернулась так, что к середине послевоенного советского периода произошел разрыв интеллигенции с властью и, в параллель с этим, с социалистической идеей. Возможно, мы ошибаемся, и всё не так прямолинейно. К сожалению, настоящей объективной истории русской интеллигенции, её отношения с социалистической идеей и с властью не написано. Но есть очевидный факт: в 91-м году социалистическую идею (и то сомнительно, её ли) пыталась отстоять только кучка беспомощных партийных политиков.
  Как это вышло? «Где начало того жалкого конца, которым окончилось такое могучее начало?!»
  Мы не можем претендовать на сколько-нибудь полный ответ, но нам кажется важным выделить одно обстоятельство, которое как будто бросается в глаза и в то же время не замечается во дни тягостных раздумий о судьбах нашей родины. Это последовательное понижение не столько интеллектуального уровня, сколько интеллигентности властных решающих структур.
  Не говоря об интеллигентном уровне Новикова и Радищева, декабристов и Герцена, начнём с того, что во главе революции стояли интеллигенты, в том числе достаточно высокого уровня. Не будем обсуждать этот уровень, но несомненно, что Ленин показал умение настроить страну на решение самых высоких (в том числе и в первую очередь нравственных) задач и при этом привлечь к построению нового мира старую интеллигенцию. Об известном пароходе также не будем говорить, посоветуем только желающим почитать для своего удовольствия на ночь страниц 20 трудов русских религиозных философов, в большом количестве изданных у нас уже в 80-е годы.
  Но пришёл Сталин. Поразительно, что в жарких дискуссиях о его достоинствах и недостатках пропускается этот очевидный и наиболее важный факт: его малая интеллигентность. Посмотрите ещё раз на физиономию этого человека в кадре с ружьем, часто показываемом по телевидению, вспомните, как он движением глаз заставлял своего старого приятеля Буденного танцевать вприсядку, как он с наслаждением наблюдал, как волокли несчастного Зиновьева после пыток. И самое главное – вспомните его разговор с Диким, из которого прямо следует, что главное, что было у него «за душой» (или вместо души), — «Я» как символ народных устремлений. Впрочем, довольно было бы посмотреть на изобилие прижизненных памятников, которое было недоступно и римским императорам, приставание к писателям и поэтам для его возвеличивания. Это азиатский шах, а никак не русский интеллигент.
  Несомненно, он пытался скомпенсировать недостаток образованности чтением. Но кроме образования нужно воспитание, нужны глубокие знания… Неоконченная семинария — слишком мало, чтобы подавить в себе биологическое желание стать сверхличностью, в конце концов, попросту азиатским шахом, окружённым холуями-товарищами и холуями-поэтами.
  Мы говорили вслед за Сеченовым и Жане, что признак неинтеллектуальности это склонность к принятию крайних решений. Конечно, Сталин учитывал в своих решениях огромное количество обстоятельств, которые могли бы помешать основным его целям, и в этом отношении его интеллект был очень велик. Но его основные решения были решениями … упрощёнными, крайними. Это варварски проведенная коллективизация, почти поголовная ликвидация командного состава армии, безумное недоверие к своему народу с репрессиями не по спискам заговорщиков, а по потребностям «великих строек», безумные приказы в войну, вроде обороны Киева и требования вернуть Смоленск, когда это было уже явно бессмысленно, стремление руководить искусством и наукой — и в результате полный разрыв во взаимопонимании с интеллигенцией. Понять Вавилова и того, что могла принести его наука, было трудно, понять Лысенко – легко, и к тому же второй не раздражал так, как первый. Согласитесь, что смотреть на человека, который недосягаемо выше вас, без особой подготовки (воспитания) очень досадно. Способы решения им важнейших государственных задач были … аффективными, крайними.
  Судите по делам их… тем более по результатам. То, что пришло на смену Сталину, есть прямой плод его действий. Этим плодом было загнивание власти.
  (Напомним, в своё время Достоевский предрекал, что своей политикой Бисмарк закладывает гибель плодов своих же трудов. Через полвека в Германии пророчество сбылось…)
  Сталин – порождение ленинской политики? Ужасы сталинских застенков – порождение ленинской жестокости во время Гражданской войны? Вероятно, во многом так. Но политика Ленина была вынуждена. Стоял вопрос не о нравственности, а о существовании, существовании социализма, может быть, даже «в мировом масштабе», о повороте («перевороте») мировой истории. Но… в стране количество интеллигентности и неинтеллигентности было, вероятно, одинаковым. Неинтеллигентность обычно побеждает при прямом столкновении (как известно, за проституткой шло больше молодых людей, чем за Сократом). Ленин делал героические усилия для спасения идеи, для её реализации хотя бы в одной стране. Сил не хватило, а количество неинтеллигентности было слишком велико. Мережковскому нетрудно было сделать свое пророчество о «грядущем хаме». Но путь исполнения этого пророчества был извилист…
  Всё же, вероятно, правы будут те, кто скажет, что крушение социализма имеет своей стержневой причиной макиавеллизм Ленина в период Гражданской войны, кто в ответ на вопрос Козьмы Пруткова укажет на мысли Ленина, что в эпоху, когда рушится старый строй, рушатся и старые законы, что когда под вопросом существование самого уклада старого или нового, никто не может и не должен сомневаться, так сказать, в божеском праве поступать по необходимости. Можно указать на общий взрыв насилия в стране, который был вызван совсем не приходом Ленина, можно указать на то, что в революцию и в Гражданскую войну погибли лучшие, и, наконец, на последние усилия Ленина по созданию в стране подлинной демократии. Но всё же слишком ясна связь (во многом вынужденной) жестокости начала советской власти и (во многом бессмысленного) сталинского террора. Хорошие историки (Емельянов) указывают на два противоположных и дополнительных (но, вспоминая психиатра Жане, далеко не интеллектуальных) «мажорных» наследия эпохи Гражданской войны: энтузиазм победителей четырнадцати стран Антанты, лучших царских генералов, проклятых буржуев и т.д. и упоение убийством, не просто допустимым, когда надо бороться за существование на земле, а обязательным уничтожением тех, кто был назван врагом. Это наследие удобрило почву для прорастания сталинского бурьяна. Могли бы события развиваться по-другому (будь на месте Ленина другой политик, скажем, типа Линкольна)? – пусть разбираются учёные историки. Но этот урок следовало бы запомнить политикам будущих времен.
  Мы не будем вдаваться в анализ, который нам не под силам. Конечно, история начала советской власти слишком сложна, чтобы делать уверенные заключения из общих соображений. Всё же скажем то, что нам представляется очевидным: переход от Ленина к Сталину был обеспечен невысоким «коэффициентом интеллигентности» в стране, расшевеленной бурей Гражданской войны; методы Сталина достаточно определенно говорят о его уровне интеллигентности, благодаря которому его политика привела к нескольким трагическим для страны последствием, одним из которых было разрушение разумного взаимоотношения власти и интеллигенции. В результате всё менее интеллигентная власть пыталась всё в большей мере командовать культурой. Хотя заряд, данный революцией 17-го года, помноженный на участие старой интеллигенции в жизни страны (импульс был задан Лениным), привёл к несомненному повышению общего уровня интеллигентности и дал в конце концов замечательные плоды в послевоенное время, всё самое замечательное воспринималось властью с недоверием, посеянным Сталиным. Это недоверие стало взаимным и было одной из очевидных причин загнивания властных структур.
  Коррупция пришла не сегодня и не в 90-е. Важнее ещё, что не сегодня и не в 90-е пришло презрение к народу, т.е. отпадение социалистической идеи de facto (презрение, семена которого были посеяны Сталиным). Уже в раннее хрущевское время было принято решение, что после детского дома молодые люди должны идти в ремесленные училища, не окончив полной десятилетки. Т.е. способным закрывалась дорога к высотам знаний. И в целом этой власти не нужен был интеллигентный рабочий… Началось разрушение системы образования, только-только, наконец, построенной, которая вызывала чувство зависти в самых цивилизованных странах Европы. Фурсенко – только эпигон. Понимание, что можно разговаривать с иначе мыслящими, что нужно разговаривать с протестующими, стараясь понять смысл их требований, было утрачено вовсе. Отсюда расстрел в Новочеркасске, «разговор» в Манеже и далее везде… к мысли о необходимости отказа от социальных завоеваний в пользу шкурных интересов власти предержащих, что и привело к 90-м. Начало же лежит в той хитрой замене социалистической идеи, которую Сталин проделал, исходя из своего внутреннего критерия, говорящего ему, что он и его воля — высшая ценность в мире.
 
Каков итог?
  Мы ставили в начале статьи общий вопрос о статусе образования  в нашем обществе и государстве и его роль в нравственном воспитании и потому дадим теперь такой же общий и принципиальный ответ на этот вопрос.
  Жизнь современного общества требует не просто развития науки, накопления знаний о мире, роль науки не ограничивается применениями в «наукоемких» отраслях хозяйства. Важно проникновение научного мировоззрения во все слои общества, не только в традиционные инженерно-технические, но даже в самые властные (управляющие), как и в массы народа. Замена научной основы мировоззрения религиозной будет прежде всего грозить отставанием ниже критического уровня, отставанием, грозящим прекращением существования государства и народа. Религиозное понимание мира может найти свое место, способствуя сохранению традиций, помогая в сложных человеческих переживаниях, но религия не может претендовать в современном мире на роль государственной идеологии. Не забудем, кстати, что пренебрежение к фундаментальным теоретическим наукам погубило Рим и его народ (исчезнувший к VIII веку).
  Центральным вопросом нормального устройства современного общества является повышение интеллигентности, как народа в целом, так и особенно власти, власти в первую очередь, так как это залог того, что будет развиваться духовное образование народа. Роль интеллигенции – заглавная в пьесе, которая называется будущее народа. Важно иметь «средний класс» для спокойствия «высших» классов. Но много важнее создание настоящей интеллигенции, сохраняющей культуру, выработанную всеми столетиями духовной жизни страны.
  Интеллигентность – это воспитанность, образованность, профессиональность и… социализм.
  Эта цель может быть достигнута только посредством очень продуманной системы образования, в первую очередь школьного, которое должно иметь фундаментальный характер, прививая учащимся навыки научного мышления. Образование народа (и власти) должно сопровождаться глубокой проработкой атеистической социалистической идеологии, прививки социалистической морали.
  Понижение фундаментального уровня образования, замена основных стандартов школьного образования за счет введения образования религиозного несовместимо с современным устройством общества, построенным на научном знании, полученном за несколько последних столетий. Оно не приведет к цели поднятия нравственного воспитания (которую, думая о них благожелательно, мы допускаем у авторов этого проекта), оно может привести только к окончательной моральной дезориентации молодежи.
  Вопросы религиозного образования и воспитания нужно оставить семье и церкви и только, не воздвигая фантастического здания государственной многоконфессиональной религии. Наша история свидетельствует о плачевных результатах огосударствления религии. А трехвековая история светской школы в России дает примеры подхода к образованию, где была возможность относительно мирного сосуществования религии
и земных знаний о мире. Это мирное сосуществование, и даже больше, возможно и необходимо, поскольку большая часть народа много ближе религии, чем научному мировоззрению, но только если исключить воинствующее агрессивное стремление церковников подчинить себе идеологические основы государственного устройства и особенно школу.
  Указанную цель можно достичь только через создание продуманного, подлинно фундаментального школьного образования. С двух сторон действуют силы, мешающие минимальному продвижению в этом направлении – попытка вытеснения фундаментальной научной основы этого строительства и стремление превратить школьное образование в подготовку дешевой рабочей силы (чтобы не сказать сильнее), идущей от тех «высших» кругов нашего многострадального общества, которые участвовали в разграблении советского наследия и больше всего желают продолжения своей сладкой жизни еще и еще.
  Религиозное наступление на школу можно было бы ввести в надлежащие рамки, рамки личного воспитания, но, действуя заодно со второй силой, оно грозит стать дезориентирующим фактором.
  Картина положения дел в школьном образовании, которую мы набросали вначале, слишком ясно говорит, к сожалению, о принятом решении властных структур опустить общий образовательный уровень, делается ставка на религиозное воспитание в надежде, что оно (вместе с гламурной секс-культурой) будет сдерживать народное возмущение. И это только одно из направлений общественной политики, целью которой является вовлечение России в русло западной экономики «на правах» колонии, сырьевого придатка западного мира, еще живущего воспоминаниями из сравнительно недавнего мира колониализма.
  Вот тут и возникает второй современный русский вопрос: «а зачем нам все это?».

Владимир ЛЕКСИН,  Алексей ЧЕРНАВСКИЙ

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: