Комментариев пока нет
Рубрика: Круг чтения
15.01.2016
Шёл я лесом-камышом...
Молодого (ему едва перевалило за 30) Андрея Антипина к начинающим прозаикам не отнесёшь — у него за плечами публикации в толстых журналах, две вышедшие книги повестей и рассказов. Уроженец села Подымахино Усть-Кутского района Иркутской области — сложившийся писатель со своим приметным почерком, в котором при желании можно угадать разные влияния, но который в целом есть несомненное свидетельство его недюжинного таланта. Отрадно, что сибирское ополчение по-прежнему в первых рядах отечественной словесности.
Автор сам отобрал этот небольшой отрывок для «Слова». Птицу видно по полёту, а хорошего прозаика даже по одной газетной полосе…
Редакция.
Дядя Лёня Якушев приятен до идиотизма, то есть до того момента, когда человек, прежде внимательно слушавший, вдруг отмахнётся и, уходя, буркнет себе под нос: «Идиотизм!», а если не буркнет, то как-нибудь иначе даст понять, что это он самый идиотизм и есть. Бывает это так: встанет дядя Лёня поутру, отряхнётся, как собака, и первым делом на остановку. Остановки, собственно, нет. Отъезжающие, если дождь, толпятся под крылечным козырьком магазина, оборудованного в половине заброшенной кирпичной двухэтажки, а в другую пору стоят под открытым небом и поглядывают на осиновый лесок по взгорью с чернеющим промежду деревьев брусовым и высоким, как часовня, срубом водокачки, со стороны которой к восьми двадцати должен показаться городской автобус. И затемно, особенно ярко поздней осенью и зимой, горит за фонарным стеклом белая энергосберегающая лампа, но едва развиднеет, сторож из магазина тушит электричество, и тогда уже ничем не посветит, разве что кто-нибудь зажжёт оранжевой ёлочкой спичку, чтобы посмотреть на часы или подкуриться, или вынет из кармана полыхнувший квадратиком телефон...
Дядя Лёня идёт на эти огоньки, как зачарованный. Лиц ему не видно, да и не нужно; главное, что люди здесь, а не марсиане. И дядя Лёня, поравнявшись и раскинув руки, орёт настолько неожиданно, насколько от него вообще можно ожидать, что он внезапно заорёт, то есть неожиданно ни для кого:
— Останьтесь, земляне, я всё прощу!!!
Раскачивается с носка на пятку и в обратном порядке, изображая руками поднесённый к глазам «бинокль» и делая вид, что «настраивает». Не моряк, а просто вчера, и позавчера, и все те дни, что были до позавчера, отчаянно штормило, но и теперь, когда волна улеглась, всего дядю Лёню мутит на старую закваску и бросает из стороны в сторону.
Присмотрев в «бинокль» кого-нибудь из небритой молодёжи, уже с утра заливающей себя пивом, он решительно и не боясь для себя последствий вклинивается, обрывая разговор на полуслове, и со всеми церемонно ручкается, сопровождая пожатия замечаниями в стиле: «Чё-то у тебя, сынок, рука волосатая!», а к этому присовокупляет свои личные комментарии, отчего хмельных и сильных клонит хохотом, как молодой лес ветром.
И дядю Лёню сходу, как родного, принимают в сомкнувшийся круг, центром которого он становится легко и охотно, словно вкусивший славы актёр. Его хлопают по плечам и даже обнимают, в качестве основного проявления родства подавая блуждающую из рук в руки пивную бутылку. Дядя Лёня, как бы через не хочу забрав в рот влажное горлышко, а после двух-трёх крупных глотков со смачным сырым чмоком вынув, не преминёт и в этом случае выразиться: «Вы ещё и не то заставите!», после чего для пущего потешания «сынков» с размаху швырнёт на обочину опорожнённую бутылку. И когда та разорвётся осколками и женщины, конечно, возмутятся, дядя Лёня успокаивающе смузицирует рукой и пояснит:
— Это была граната! Я показал сынкам, как её нужно кидать, если на нас бросятся америкасосы…
— Не бросятся, Лёнька! — подначит кто-нибудь. – Ты рот раскроешь, все замертво упадут ещё на границе…
— А ты правильно говоришь! — отреагирует дядя Лёня. — Он правильно говорит, сынки! Никто не посмеет против меня гавкнуть!
Но вот уже и автобус выкатил на пустырь, мерцает жёлтыми окошками. Все толкаются, лезут наперёд других, бодаются сумками; кто-то из прибывших кричит: «Да дайте же выйти!» — и ему, конечно, не дают…
Дядя Лёня, мало что никуда не едет, тоже штурмует автобус. Высвободив для себя место на нижней ступени и выждав, когда чуть угомонятся и устроятся, объявляет на манер контролёра, не сводя глаз с отчитываемых денег (ради знания о том, у кого больше):
— Граждане пассажиры! Следующая станция «Петушки», берегите чемоданы и мешки!
Все уже немного устали от него, никто особо не смеётся, да и боятся, что станет просить взаймы. Дядя Лёня, заскучав, рыщет взглядом по салону. У парней, с которыми пил пиво, он уже стрельнул десятку; женщин он не берёт во внимание как наименее склонную к денежным займам группу населения... Одна надежда на мужиков, да вот хотя бы на того же Васю:
— А ты, придурок, куда поехал? Алименты платить?! Дай-ка и мне писят рублей, однако, твоего сынка воспитываю…
Но и мужики воротятся от его глаз, а Вася и вовсе потупится или уставится в запылённое окошко, и водитель нетерпеливо погазует:
— Ты едешь или не едешь?!
Что тут скажешь? Восемь тридцать, а магазин открывается в девять, и уж это изменить нельзя, а пешую прогулку ещё никто не отменял... И дядя Лёня, повернувшись на одной ноге и махнув вослед отъезжающему автобусу, идёт дальше.
И не дай бог оказаться у него на пути! Непременно и через всю улицу:
— Сыно-о-ок!!! Обожди-ка два часа, я на третий подойду, в половине пятого на проходной, ровно в двадцать один ноль-ноль по московскому времени...
Сам вразвалочку. Или задержится с кем-нибудь поболтать, а сам нет-нет, да проверит: ждёшь ли? Вот уже:
— Здравствуй, сынок...
— Здорово, дядя Лёня!
— Как ты сказал, сынок?
— Здорово, дядя Лёня!
— Ты как должен говорить?!
— А как я должен говорить?
— А вот так ты должен говорить: «Здравствуй, Леонид Петрович, добрый день!» Повторяй-ка!
— Здравствуй, Леонид Петрович, добрый день!
— «Дай потрогать за корень!» Повторяй за мной!
Слушает внимательно, сам серьёзен. Так сверяют игру музыкантов с нотной тетрадью. Оглядывается по сторонам, чтоб не подслушали. И в конце, выпуская забранную для пожатия руку, шёпотом и тоже на полном серьёзе говорит:
— Ладно, сынок! Вечером приходи. Так уж и быть, дам...
Идёт дальше.
И навстречу, например, старуха. Ковыляет-скрипит. Идёт косонько, налегая на черенок, вынутый из разболтавшейся метлы. Вся ворчанье и боль: то в голову шандарахнет, то в спину отдаст, а то и сказать стыдно...
Только дядя Лёня не пройдёт мимо:
— Здорово, чувиха! Оттяни-ка рычаг, скинь обороты! Уже скороходы дымятся...
И навалится, и обнимет, большой и мягкий, и скажет в самое ушко предельно нежным голосом: «Здравствуй, мама!» И старуха, едва видная в объятьях, шмыгнёт носом: не то слезой прошибло от этого забытого «мама», не то дух спёрло от сивушного перегара, а не то просто набежало. Черкает ладошками по щекам: маленькая, слабенькая, волосы исполосканным бельём. И только глаза живы! На землистом распаханном лице — два нализанных кружочка акварели: обмакни кисточку и пиши апрельское небо с белыми облаками и приветливым кладбищенским леском в чёрном отпотевшем поле.
— Как сама-то, баб Шур?!
— А ничё, сына, спасибо! Помирать вот скоро, труба-кранты придёт нашему котёнку...
Оба и посмеются, и оба грустно: одной не до веселья, а у второго вдруг изострится на сердце и вспомнится вот такая же кроткая и милая, которая кормила из рук, а ныне лежит под бугорком и держит над собой рассохшийся крест, чтобы птицы сидели да сынок видел и не забывал. И тоже, наверное, набежит, так что скорее сморгнёт и скажет не сразу:
— А сейчас-то куда, мам?
— Дак а на почту! — начнёт доклад старуха. — Сахару взять под пенсию да старику сигареты... Он уж меня заколебал своим куревом!
Старуха говорит, ни мало не сомневаясь, интересен или нет её рассказ постороннему человеку. И, конечно, не упустит случая пожаловаться, хоть на миг, но снять беду-горе с плеч:
— Ишо дочка, холера, устраивает концерты! Нигде не работат, а вот ерундистикой заниматся. Поставит бардумагу да потаскиват из фляги. Крышка всю ночь — хлоп-хлоп!.. Станем со стариком говреть — худые! Материт, как собак... Да что ты, говрю, в самом деле?!
— А Григорьич?
— Старика-то ишо побаиватся, а на меня с кулакам! Давно ли ковшиком угостила?! Чуть бы в сторону — и в косицу... А-а, туда и дорога, устала жить, больше не хочу! Не старик, дак скочевала бы к Борьке в Ыркутска; а с етим дураком куда поедешь?! Он же орёт, как самашедчий, никуда ехать не хотит! Вылупит глаза и давай зепать во всю матушку…
И вдруг осердится старуха, станет чернее тучи:
— И чё вы, слушай, пьёте и пьёте?! Сколь можно, а?! Ведь всё как есть пропито, куда к чёрту ишо-то лакать её, проклятую?! Вы башкой-то маленько подумали, чё с вам завтре будет, к кому вы приткнётесь! Никому же не нужны! А сдохнем мы — выбросят вас, как поганцев, на улицу, скажут: уматывайте! И куда вы, дураки, подадитесь?!
Кто выбросит и по какому праву, этого старуха не уточняет. Но и без того понятно, что всё пойдёт пропадом, когда помрут они, старики...
Наконец спросит у старухи денежку, а старуха сразу и оглохнет:
— А?!
— А-а! — скопирует дядя Лёня. – Хэ на-а-а!!!
— Ой, Лёнька, горе твоей матке! Ты почему такой-то?! – засмеётся и вместе заворчит старуха, и будет это так, как будто сплёвывает мокрый волос с языка, а сплюнуть не может. — Материшься, как этот... даже хуже! Как тебе, слушай, не стыдно?
— А чё ты мне впариваешь: прям, не слышит она! Сосед у меня тоже… под дурака работает. Говорю ему вчера: «Дай, старый, двести рэ!» Он (как и ты же!): «А?» Я ему: «Дай двести рублей!!!» Он: «А-а-а???» «А-а! – не вытерпел. — Хэ на-а-а!» Ну, обиделся: «Чё ты мне, — говорит, — его суёшь!» «Во, — говорю, — я у тебя двести рублей попросил — ты глухой! А на хэ послал — сразу все пробки открыло!»
Старуха, покивав для вежливости, вздохнёт пропаще да тут же и выдохнет, как будто весь воздух вон. Повернётся спиной и потянет из кошелька, словно травинку из стога, боясь оборвать, но и надеясь, что передумает и не возьмёт.
— Когда отдашь-то?! — не выпуская денег из рук, спросит затем напрямки и не скрывая, что даёт безо всякой охоты. — Смотри, Леонид: я в совет пойду...
Но это редко. Чаще на что-нибудь сошлётся для отказа, а сама долой, сморкаясь в платочек и громко разговаривая на воздух:
— Вам, беспутным, займёшь, дак потом не выходишь! Идите-ка вы в сраку, самим на пашню надо...
Идёт дядя Лёня как мёду попил, и когда в широкую щель из подворотни выскакивает и, встав на задние лапы и подняв длинную тяжёлую цепь, не лает, а захлёбывается кашлем и слюной особо ретивая собачонка, дядя Лёня, ничуть не оробев, а только лишь отступив на безопасное расстояние и памятуя молчание в автобусе и незадачливое окончание разговора со старухой, равно как вообще перебрав в уме все свои невзгоды, рявкнет в сердцах:
— А ты вообще р-р-рот закр-рой!!!
…В центре посёлка большеглазый Дом культуры. Так он и туда зарулит, особенно если в танцевальном зале проходит собрание с участием районных властей. Сидит в переднем ряду, накинув ногу на ногу, и пунктуально слушает, только что не записывает в блокнотик. Когда несут совсем несусветное, демонстративно хлопает крышкой сиденья и выходит на крыльцо охолонуться. Курит, облокотившись на перила, и время от времени энергично загребает рукой, созывая народ. Но тот внука на горку повёл, эти сети поехали проверять, а та на дойку бежит...
Всем некогда! И только дядя Лёня — деятельный и политичный. Его даже чиновники знают, потому что раз в году, но заезжают в посёлок. Полна поляна крузеров и джипов, чернеют и серебрятся тонированными стёклами. В облупленном зале, обшитом вздувшимися от сырости листами ДВП, — две-три калеки, не считая поселковой администрации. Плюс дядя Лёня. И приезжих — штук десять, а то и больше. Зелёная скатёрка на столе, бутылки с минералкой «Байкальские воды», пластиковые стаканчики... Называется — пресс-конференция. Как в Москве. «Мы, — кричат, — ваши покорные слуги и всегда готовы услужить! Просили вы десять лет мобильную связь — пожалуйста, пользуйтесь…»
— Так же, Лёнька?! — главный слуга однажды сработал на рейтинг.
А пьяному — что? Оглянулся: никакого другого Лёньки рядом нет. Значит, это ему! Возьми да брякни:
— Ты с кем разговариваешь, холоп?!
И раньше у дяди Лёни были неровные отношения с российской властью, а после этих слов и вовсе мечтают, чтобы во время сходов его не было. И он тоже после каждого собрания желает, но уже вслух и не экономя слов, чтобы этих ещё целый год в посёлке не было. И у них — у дяди Лёни и власти — всё это чудненько получается: взаимно не быть там, где их меньше всего хотят видеть.
Комментарии:
Статьи по теме:
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий