«Расплёснутое время»

Так называется один из рассказов Бориса Пильняка, написанный в 1924 году. 10 октября текущего года исполняется 120 лет со дня рождения писателя, настоящая фамилия которого Вогау, — он происходил из саратовских немцев­колонистов. Его 44 летняя жизнь и активная литературная деятельность вместили в себя именно «расплёснутое время» — небольшой отрезок предреволюционной эпохи, которую он впитал в себя и наполнил её реалиями в своём творчестве, затем революционные потрясения и два первых советских десятилетия. В 1920­х годах Пильняк выдвинулся в ряд самых знаменитых и значительных писателей — он был на одном уровне с А. Толстым, В. Вересаевым, И. Новиковым, К. Фединым, Вс. Ивановым, Л. Леоновым, С.

Есениным, В. Маяковским, Б. Пастернаком, А. Ахматовой, К. Чуковским…
В 2010 году сотрудниками ИМЛИ был подготовлен и издан увесистый двухтомник, куда вошло всё сохранившееся эпистолярное наследие Б. Пильняка, своего рода «почтовая проза», по известному выражению писателя В.Я. Лакшина. Из писем очень выразительно и колоритно вырисовывается и эпоха, в которую он жил, его литературные и политические связи, симпатии и антипатии, а также житейско­личные отношения и коллизии.
Б. Пильняку выдалась трагическая судьба — осенью 1937 года он был арестован на своей переделкинской даче и вскоре расстрелян, и имя писателя, пользовавшегося некогда огромной известностью, выпустившего при жизни не одно собрание своих сочинений, многие десятилетия находилось как бы вне истории литературы.
И лишь в последние 25 с небольшим лет Пильняка очень много переиздавали. Стали достоянием читателей и исследователей многие его произведения, наиболее крупные и значительные из которых — роман «Голый год» (на тему о революционных потрясениях в провинциальном городе Ордынине, в котором угадываются черты подмосковной Коломны, где некоторое время жил писатель), другие его крупные произведения — «Волга впадает в Каспийское море», «Соляной амбар», «Красное дерево», «Повесть непогашенной луны», многочисленные рассказы, во многих из которых явно просматривается влияние Бунина.
«Повесть непогашенной луны» — одно из самых известных и одновременно, мы бы сказали, политически одиозных произведений Бориса Пильняка. История о том, как якобы по приказу Сталина был насильственно умерщвлен на операционном столе наркомвоенмор Н.В. Фрунзе, является, все­таки, наветом на Сталина. В этом смысле Пильняк сближался с троцкистами, что в определенной мере обусловило его дальнейшую судьбу в 1937 году. Писатель после опубликования этой повести все более и более попадал в опалу, и это стало определенным козырем в руках современных либералов, склонных во всем видеть злодеяния вождя – даже там где их не было.
Но в связи с этим возникает и один вопрос, отнюдь не риторический и не праздный: является ли в самом деле Борис Пильняк писателем для широкого круга или его творчество, наполненное всевозможным формалистическими изысками и экспериментаторством, всё же адресовано избранным читателям, достаточно образованным и искушённым в литературе?
Нам представляется, что второе ближе к истине. Самые разнообразные вещи Пильняка с их провинциальными барышнями, поющими дурными голосами «жестокие» романсы наподобие «Дышала ночь восторгом сладострастья», пропахшие нафталином уездные поповны, почти умалишённые поэты, чиновники акцизного ведомства, земские доктора с обязательными пенсне и бородками, подмосковные мелкие купцы и огородники или комиссары в кожаных куртках и с наганами, вагоны­теплушки, под которыми всегда были зловонные нечистоты, — всё это, наверное, больше принадлежит своему времени и является во многом фактом истории литературы, а не живой на все времена отечественной словесности, как, например, книги Алексея Толстого, большинство которых и сейчас не наскучивает читать буквально с любой страницы.
Для нас не подлежит сомнению, что талантливый и интересный писатель Б. Пильняк был всё же в значительной мере эпигоном, во многом подражателем А.М. Ремизова, А. Белого, которых он считал своими учителями. Хотя мы не станем отрицать и того, что Пильняку всё же удалось сказать свое слово в литературе, иначе он был бы давно и прочно забыт. Всё, конечно, обстоит не столь однозначно и просто. Надо заметить и то, что Пильняку­художнику органически не удавалось построение сюжета, на что указывал в одной из своих литературно­критических заметок его хороший знакомый С. Есенин, да и не только — об этом писали в то время и В. Шкловский, и К. Чуковский, и многие другие. Поэтому чтение его во многом импрессионистических произведений со всевозможными словесными выкрутасами — дело вкуса, и чтение, скажем так, нелёгкое и всё­таки не предназначенное массовому читателю.
А в самом его облике и жизненном поведении было что­то неистребимо провинциальное — недаром художник Ю.П. Анненков, познакомившийся с Пильняком в Берлине в начале 1920­х годов, находил его похожим на провинциального фельдшера. Но живя в подмосковных городах (в Коломне, в Богородске (Ногинске), Пильняк, по свидетельству его знавших, выделялся из толпы даже своей колоритной наружностью — высоким ростом, огненно рыжим цветом волос, громогласностью и довольно экстравагантными и «эпатажными», как теперь иногда говорят, выходками. Так, в возрасте 20 с небольшим лет он мог, например, ездить на велосипеде вокруг Коломенской женской гимназии в то время, когда гимназистки расходились по домам после уроков, и во всю глотку распевать самые разухабистые матерные частушки, скандализируя благонамеренное общество провинциальных обывателей. Об этом автору этой статьи когда­то рассказывали в уже достаточно далёкие времена современники и знакомые писателя, старые коломенские аборигены. Многим он запомнился именно таким.
Однако, находясь в зените своей известности и популярности, Пильняк был также и в определённой мере политически ангажированной фигурой — он беспрестанно и беспрепятственно ездил в разные страны, объехав таким образом весь свет — от Японии, Китая, Берлина, Парижа, Лондона, Барселоны до Америки и Канады. Всё это находило отражение в его творчестве, в частности, в прекрасно написанных книгах очерков «О’Кэй» и «Корни японского солнца». Кроме того, Пильняк любил рассказывать родным и знакомым о своих заграничных путешествиях, подчас прихвастывая и привирая, — поэтому, по свидетельству одного из современников, он сам иногда называл себя «рыжим вруном».
Случалось иной раз Пильняку попадать и в очень неловкие и двусмысленные положения. Так, автору этой статьи когда­то рассказывал секретарь комиссии по литературному наследию В.В. Вересаева, его родственник Е.А. Зайончковский за чашкой чая на Николиной горе, на бывшей даче Вересаева, об одном случае, произошедшем однажды с Пильняком и который мог закончится для него очень плачевно. Вернувшись из поездки в Японию, Пильняк привёз оттуда кимоно и решительно не знал, что с ним делать, — держал его дома в сундуке. Но как­то раз в японском посольстве (с 1924 года Пильняк жил постоянно в Москве) должен был проходить какой­то приём, куда были приглашены некоторые представители художественной интеллигенции, в их числе и Пильняк. И вот кимоно­то и сыграло с ним злую шутку. Надев его и ни о чём не подозревая, Пильняк прибыл на своём личном автомобиле в посольство и сразу же почувствовал что­то неладное. Дамы его сторонились, мужчины показывали на него глазами, пожимая плечами, переглядываясь и ехидно пересмеиваясь. Наконец к оскандалившемуся писателю подошёл кто­то из сотрудников посольства и строго сказал ему: «Немедленно уезжайте отсюда». Оказалось, что Пильняк надел кимоно, в котором в Японии обычно бывают в публичных домах. Скандал мог выйти нешуточный.
Но всё это, однако, уже «дела давно минувших дней». Теперь же по поводу 120­летней годовщины Пильняка в Институте мировой литературы совместно с Коломенским педвузом был проведена солидная научная конференция с участием литературоведов из разных городов, а также и иностранных учёных.
Творческое наследие Б. Пильняка, несмотря на все свои издержки, о чём мы уже сказали, давно стало объектом пристального научного изучения — как в обеих столицах, в провинции (в частности, в Саратове и Коломне), а также и за рубежом. Разумеется, это прямое свидетельство значительного места Пильняка в истории литературы XX века.

Александр Руднев.