Комментариев пока нет
В горах идут дожди
Рассказ
В двадцать лет в моей голове гулял приличный ветер; не ветер странствий, хотя и этот иногда появлялся, и появлялись другие ветры, например, ветер воображения — что-то вроде порыва к творчеству, но в основном гулял охламонский ветер, как говорила моя подружка. И ветер странствий, и другие ветры были даже не ветрами, а так — легкими дуновеньями; они быстро стиха-ли, а охламонский ветер дул беспрерывно и мощно. Приятели учились в институтах, а я никак не мог себя найти, прыгал с одной работы на другую — мне было всё равно, что делать, лишь бы платили деньги, но и с ними я расставался чересчур легко, попросту транжирил направо и налево; короче, бездумно проводил время, а точнее — гробил бесценные годы.
Временами охламонский ветер достигал ураганной силы, и я совершал глупости немалого порядка. Взять хотя бы увлечение фабричной девчонкой, той самой, которая классифицировала мой ветер. И что я завелся, сам не знаю. Обыкновенная, в общем-то, девчонка, каких полно. Ничего особенно в ней не было. Больше того, она имела неважнецкий воинственный характер, любила командовать и говорила как-то по-армейски: вместо «послушай меня» — «посмотри на меня». Настоящий офицер в юбке! Частенько шпыняла меня за каждый промах, говорила, что мой ветер вырвался наружу, что я и внешне похож на охламона и что это сходство с каждым днем увеличивается.
Вначале я в себе ничего подобного не замечал. По моим понятиям, охламоном являлся непутевый, безалаберный парень, а я все-таки кое-где работал. Что она имела в виду, трудно сказать, может, не знала значение этого слова, может, просто таким образом подогревала мои чувства к себе. Так или иначе, но она заронила в меня зёрна сомнения — посматривая в зеркало, я и в самом деле стал находить у себя какие-то охламонские черты.
Она была старше меня на два года, у себя на фабрике считалась «лидером», и потому сразу захватила инициативу в наших отношениях. И объявила мне войну — решила меня переделать; она наступала, а я оборонялся. Ясное дело, были и перемирия, не без этого, но в основном шла война, и она постоянно побеждала, то есть я всё делал, как она говорила, и ходил за ней, будто пленный, которого ведут в рабство.
А уж сколько я поджидал её после работы, и говорить стыдно. Все лето, словно в полусне, проторчал у фабрики, в общей сложности часов триста, не меньше. За это время мог бы осилить не одно собрание сочинений или выучить какой-нибудь язык. Где там! Стоял на вахте, как часовой.
Ради этой девчонки, я забросил очередную работу и в сентябре, когда она пошла в отпуск, в моей голове подул ветер странствий, я предложил ей махнуть на неделю в Крым. До этого и она, и я видели море только на картинах, а о некоторой экзотике, вроде магнолий, инжира и вовсе не слышали. Денег у нас было в обрез, но зато мы имели палатку, а палатка — лучшее жилье для странствующей молодёжи. Всякие дачи привязывают к месту, а палатку ставишь, где вздумается, хоть в парке на газоне. Где понравилось, там и ставишь. И ни от кого не зависишь, и всё вокруг твое: деревья, часть пляжа, скала. Надоел пейзаж, находишь другой.
В те времена, когда мы отправились в Крым, палатки разрешалось ставить по всему побережью. Конечно, пограничникам, как всегда, всюду мерещились шпионы, но они ещё отличали не-организованных туристов от иностранцев. А милиция ещё занималась своим непосредственным делом — ловила преступников, а не штрафовала за отдых без прописки и не измывалась над теми, кто носил шорты, бикини — что стала делать, когда поняла, что с преступностью ей не справиться. В общем, палатки разбивались в пограничной зоне, и были даже целые палаточные городки с «кухнями» и «клубами», где по вечерам играли на гитарах и пели. Эти городки существенно отличались от таборов «хиппи» и стоянок автотуристов, которые появились позднее. В таборах тусовались бездельники всех мастей, из тех, кто выражает протест всему и вся, но, само собой, разрушать легче, чем создавать. «Хиппи» жили «отвязано» (по их понятиям — свобод-но), но опять-таки свобода-то нужна для созидания, а не для праздного безделья. К тому же, эти компании «баловались травками», чтоб забыться, а это уже вырождение чистой воды.
Автотуристы, понятно, представляли зажиточный класс (по нашим меркам) и разговоры в этом клане велись, тоже понятно какие, — «эта машина лучше, та хуже», «здесь дороже, там де-шевле». У этих людей жизнь шла по накатанному пути.
А в первых палаточных городках обитали студенты романтики; они жили будущим, но и находили радость в настоящем. Скажу больше — они были заражены безмерной радостью, и с утра, как просыпались, всем желали радости, потому и общение между ними происходило совсем на другом уровне — радостном. К студентам примыкала рабочая молодёжь, свободные художники и прочие группы из числа малоимущих.
Но я забежал вперед — всё ветер куда-то уносит. Теперь в моей, уже старческой, голове другой ветер — ветер, который возвращает прошлое. Посещают голову и ещё кое-какие ветры — сомнений, недовольства собой — опасные ветры, они выветривают все стоящие мысли, которые и без того приходят крайне редко. После этих ветров появляются головные боли. А когда дует ветер из прошлого, передо мной встает беспечная юность, и всё, что в ней было, кажется не таким уж плохим. Но, конечно, этот ветер имеет печальную окраску.
Начну с ночного поезда, на который мы достали билеты, поскольку с него и начались наши приключения, вернее, мои приключения. Как только разложили вещи, приятельница сразу про-шествовала в конец вагона и уселась играть в карты с какой-то компанией. Она называла себя «азартным игроком в дурака». Еще она любила солдатские анекдоты и была помешана на кур-сантах военных училищ. В то лето оба её курсанта (она встречалась одновременно с двумя) были на сборах, и я как бы заполнял вакуум. Кстати, один из курсантов должен был стать моряком, а другой лётчиком, и она никак не могла решить, за кого выходить замуж. Перед отъездом на юг, призналась мне:
— Прям разрываюсь. Костик-моряк красивый до жути и форма у него клёвая, но, посмотри на меня, он всё время несет чепуху. А Юрик-летчик от меня без ума, но его зашлют на Камчатку. Что ж, и мне там маршировать?! Очень надо! Прям разрываюсь. Ты как поступил бы на моем месте?
Отношения со мной были для неё полигоном, где она отрабатывала тактические ходы. Сейчас-то я нашёлся бы, что ответить на её безобразный вопрос. Например: «Ты правильно сделала, что выбрала третьего, гражданского» (имея в виду себя). Но тогда хлопал ушами и сильно ревновал её. Сказать, что она была легкомысленная, было бы поспешно, скорее, она не могла ре-шить, что лучше: море или небо?
После её признания я, наконец, понял, почему она считала меня охламоном — во мне ничего не было военного: спина не прямая, походка не твердая, аккуратности никакой, в голове не четкие мысли, а ветер. И, вдобавок, впереди — не звезды на погонах, не море и не небо, а отсутствие и самих погон, и безрадостная суша, какая-то голая степь.
Но я отвлёкся. Опять ветер виноват — заносит в сторону, и всё тут. Вернусь в вагон.
Так вот, пока моя подружка резалась в карты, а я рассматривал пригороды за окном; на одной из станций в вагон ввалился рыжий парень с теодолитом, присел рядом со мной и сразу:
— Москвич? Ты как, насчёт спиртяшки? Со случайным попутчиком выпить и потрепаться лучше всего. Сейчас будет остановка, сбегай, приобрети закус, а я пока стрельну у проводника ста-каны.
Несмотря на позднее время и усталость, ветер в моей голове не стихал, и я тут же согласился; как только поезд притормозил, выскочил из вагона и оказался на полутемной платформе с двумя киосками, из одного сочился тусклый свет.
— Есть бутерброды? — спросил я у сонной киоскерши.
— Только ливерная колбаса. Могу дать хлеба.
— Отлично. Хлеба и немного колбасы.
— Сколько метров?
Заметив, что я не владею ситуацией, киоскерша пояснила:
— У нас она на метры.
— Ну, метр.
Киоскерша отмерила линейкой серую жирную кишку, свернула, точно кабель, и протянула мне.
— «Собачья радость» отличный закус, — сказал парень, когда я появился в вагоне. — Я здесь делал съёмку на спиртовом заводе. Их начальник говорит: «Канистру прихватил?». «Нет», — говорю. «Эх, ты, олух!» — говорит, и напузырил мне в камеры.
Парень расстегнул куртку — он был опоясан велосипедными камерами. На одной открутил ниппель и налил в стаканы спирт.
— Чистоган, конечно? — обратился ко мне.
Я кивнул, чтобы поддержать марку москвича.
— Со случайным попутчиком выпить и потрепаться лучше всего, — парень вернулся к началу разговора. — Выговорился и, может, больше и не увидишься. Ну, бывай!
Мы выпили, и я сразу опьянел. Ветер в голове стих, но появился густой туман; пытаюсь что-то сказать, но получается бессвязный набор звуков.
— Хм, слабенькие вы, москвичи, —
усмехнулся парень и нацедил себе ещё полстакана.
Дальше он рассказывал что-то захватывающее, где побывал, чего насмотрелся — кажется, вся его жизнь была на колесах. Я ничего не запомнил — туман поглощал все звуки. И не помню, где он сошёл с поезда, помню — исчез в темноте, так же внезапно, как и появился.
Наутро меня мучила жажда, но стоило выпить воды, как снова становился пьяным, хоть выжми, снова в голове появлялся туман.
— Посмотри на меня, — сказала приятельница. — Ты бесхарактерный размазня. Кто тебя на что подобьёт, на то ты и идёшь, — она презрительно хмыкнула, давая понять, что накануне мое охламонство проявилось во всём блеске. — Ещё раз напьешься, я исчезаю. Только меня и видели! Очень надо! Отдохну одна в сто раз лучше, — из её рта вылетали слова, которые мне пока-зались пулями из чапаевского пулемета; этот обстрел моментально разогнал мой хмельной туман.
Поезд прибыл в Симферополь к вечеру, и мы сразу же сели в автобус на Старый Крым — своего рода перевалочный пункт, откуда начинались маршруты в разные концы побережья. Когда добрались до посёлка, солнце опустилось за горы, но на улицах стоял сильный жар; из садов текли терпкие запахи абрикосов и слив, и повсюду гуляли парочки.
Мы разбили палатку на окраине среди подсолнухов, и, после долгой тряски в поезде, отлично выспались, причём перед тем, как укладываться, полузгали семечки и приятельница сказала миротворческим голосом:
— С палаткой ты здорово придумал. Никого не надо упрашивать, чтоб пустили переночевать.
Палатка явно напоминала ей армейскую жизнь; в её глазах появился манящий блеск. Опуская подробности, скажу — в ту ночь я засыпал как бы под звуки военного оркестра, только иногда вздрагивал, когда приятельница, отвечая на мои объятия, называла меня то «Костиком», то «Юриком».
Утром впервые за всё лето в моей голове не витал ветер; голова была легкой, как одуванчик, и в ней появились лёгкие мысли — я смотрел, как приятельница одевается, прихорашивается и вдруг подумал: «А не пожениться ли нам?». Но когда я высказал свои мысли вслух, от приятельницы последовал взрыв смеха. Мои лёгкие мысли вызвали у неё тяжелый приступ смеха. От-смеявшись, она выпалила, как из пушки:
— Ещё чего! Посмотри на меня, мы будем жить в палатке, да? И щёлкать семечки! Ну скажешь тоже! Твоё охламонство растёт как на дрожжах. Ладно, замнём для ясности. Собирай палатку и барахло!
Вот так, по-солдатски, она и оглушила меня.
Бывалые туристы посоветовали нам махнуть в Новый Свет, сказали «там золотой песок». Туда мы и прикатили с первым автобусом, и, не заходя в палаточный городок, который находился в полукилометре, первым делом, сделали заплыв до буйка, а когда вышли из воды, на пляже полным ходом шли приготовления к съемкам какого-то фильма; под солнцезащитным навесом уже вовсю пестрел, оголённый до предела, киношный люд. Чтобы просто поглазеть, мы подошли к съёмочной группе вплотную и очутились в гуще местных мальчишек. Подстрекаемые любопыт-ством, сорванцы носились взад-вперед — были на подхвате, что-то приносили, поддерживали, устраивали обменный фонд: за ягоды шелковицы получали значки, открытки.
Мы не успели разглядеть актёров, узнать, что за фильм, как к нам бросилась женщина с мегафоном; на её лице сверкала застывшая стандартная улыбка, за которой явно ничего не стояло.
— Я режиссёр. Прошу вас. У нас не хватает массовки. Всего один час. Максимум два. И заработаете по пять рублей, и вообще. Не заставляйте себя упрашивать. Танцевать умеете?
Она слишком настаивала, слишком была настырной, и это вызывало подозрение. Я раскрыл рот, чтобы отказаться, но меня опередила приятельница.
— Умеем!
— Не умею, — сказал я, подтверждая своё охламонство не только в глазах подружки, но и режиссёра.
— Совсем не умеете? — продолжая улыбаться, женщина просверлила меня взглядом, в котором была надежда на лёгкое охламонство, но после моего твёрдого кивка, поняла, что мой недо-статок достаточно глубок.
— Мужчина должен всё уметь, — с упреком сказала она и, не меняя улыбчивой гримасы, добавила: — Хорошо! Присаживайтесь вон на ту лавку, к той яркой девушке, как бы развлекайте её, легко, непринужденно. А вы туда, в пару тому танцору, — режиссёрша подтолкнула приятельницу к парню в костюме оливкового цвета и закричала в мегафон на весь пляж:
— Все по местам! Приготовились! Начали!
— Классная тётка! — бросила мне приятельница, направляясь к парню.
Два часа делали дубли, я добросовестно развлекал свою партнершу, нестерпимо яркую девицу, даже несколько раз обнял её и, по моим подсчётам, заработал никак не меньше десятки, но мои старания оказались напрасными — этюд режиссёрше не понравился и она, с неизменной улыбкой, распорядилась его вырезать. А приятельница танцевала так горячо, так висла на парне в оливковом костюме, что и сама стала похожа на сияющую оливку. И вошла в историю; её можно увидеть на экране — какая-то лента Ялтинской киностудии; приятельница таскала на неё всех знакомых. Но это было позднее, а в те дни вирус киномании крепко засел в ней — она настояла, чтобы мы разбили палатку рядом с пляжем и ежедневно бегала на съёмки, даже забыва-ла про море и обед. И я, как дурак, таскался за ней и злился от её насыщенного отдыха, и от своего охламонского прозябания. Хорошо, что через три дня съёмки закончились и мы перебра-лись в палаточный городок.
(Окончание в след. номере).
Лаонид СЕРГЕЕВ
Комментарии:
Статьи по теме:
ЕАЭС и ОДКБ всё ещё «воздерживаются»...
Российский Крым по-прежнему вне единого экономического пространства ЕАЭС. По данным Торгово-промышле...
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий