Почитай моим снам

Толе два года

Ранним утром звонко заливались птицы и целую неделю цвела-пенилась слива под окном на толиной детской площадке. А вчера дождь сбил ворох лепестков, обозначив грань, за которой начинается лето. Мы едем из Москвы в тверскую прохладу лесов, где ждёт нас дом. Дом моей бабушки, моего детства, моей сказки.

Первое сознательное лето нашего сына, лето на нашей с мужем родине, подо Ржевом. Входим в бревенчатый уют, где пахнет мышами и сеном. Толя бежит к печке и просит скорей открыть заслонку:

– Там козлёночек! Там козлёночек!

Мы долго не можем понять, какой козлёночек. А потом вспоминаем, что Толя узнал картинку из книжки о семерых козлятах.

*   *   *

Толя сердится, если что-то у него не получается, и первые его фразы очень эмоциональны и лаконичны: «А как?», «А что?». Очень хорошо у него выходит слово «муха». Затем «дом», «мой», «волк».

Красит кисточкой, обмакивая её в воду. Красит альбом, потом уже стол, потом прилаживается дорисовать какой-то город на карте, висящей на стене. Заодно подкрашивает лампочку горящего ночника. Она шипит и лопается…

Ему все открыто и доступно. Он творит.
И порой не понимает, почему «нельзя»? Нельзя встать и полететь, нельзя пойти по воде, зимой очутиться в лете…

Толе три года

Толя видит первый распустившийся одуванчик на зелёной лужайке.

– Мама, это пупочек земли!

Срывает одуванчик и прячет в кармашек.

– Зачем? Испачкаешь курточку. 

– Нет. Он у меня полежит-полежит и в котёночка превратится.

*   *   *

– Мамуль! Мамуль!

Не отзываюсь. Занята.

– Ирина Владимировна!

Моя мама спрашивает у Толи, знает ли он, почему я — Владимировна?

– Потому что дедушка — Владимир, — отвечает он.

Дед вскоре вышел из комнаты и Толя задумался:

– Бабушка, а когда дед выходит из комнаты, мама все равно Владимировна?

*   *   *

Утро самое ясное, июльское. Толю будят смелые тёплые лучи. Подхожу  к нему. Привстает с кровати и улыбается, говоря: «Я смотрел их».

– Кого?

– Рыбок.

– Как ты их смотрел?

– А вот так.

И ложится на бочок, закрывает глазки. Понимаю, что ему снился сон. Самый первый, волшебный.

*   *   *

Всё бьющееся и ломкое, мелкое и острое убираю на шкаф, там уже целый склад статуэток, керамических фигурок, гжелевых посудин, шпилек, бусинок...

– А я вырасту большой, — заявляет сын.

– И что ты будешь делать, когда вырастешь?

– На шкаф буду лазить.

*   *   *

Толя рассказывает больше руками, чем словами, как они с дедом ехали не машине:

– А я не сел за руль.

– Почему ж за руль не сел? — спрашиваю его.

– А когда я за руль сажусь, машинка не едет.

Толе четыре года

Утро раннее. Сынишка умывается из ведра у колодца и впервые в жизни стоит босой на земле. Обнимаю его и вспоминаю, как бабушка обнимала меня — жалела. Это русское слово «жалела», — глубоко горькое, потому что слишком много было горя у русских детей, у которых вместо детства была война. Было горе и у неё, обескровленной сироты, когда они жили полтора года в землянках, а их село превратилось в поле боя... Обнимаю сына и не могу ему рассказать то, что она мне рассказывала.

*   *   *

Мы с сыном часто поем песню «Там, где клён шумит…». Я давно задумала возле дома посадить клен, да как-то всё не получалось, и вот вдруг прошлым летом проходим за дом, в дальние заросли сливы и рябины, а там прямо между слив вырос уже порядочный клён. Теперь будем ждать, чтобы он возмужал и прошумел на ветру.

*   *   *

– Надевай шапку, там холодно, — советую Толе.

Идём по улице.

– А ты почему без шапки? — спрашивает сын.

– Тепло.

– Ты же сказала, что холодно.

Неувязочка вышла.

*   *   *

– Ну, съешь борщ, порадуй маму.

Съел и — довольный:

– Давай я ещё съем борщ, а ты ещё порадуешься.

Толе десять лет

Каждый вечер мы читаем друг другу «Ю-ю» Куприна.

Как здорово, что мальчик ещё просит почитать.

Говорю ему:

– Ты уже спишь «в оглоблях», сынок.

А он мне:

– А ты почитай моим снам.