Комментариев пока нет
Рубрика: Без рубрики
11.10.2019
Откуда и куда
И всегда очень хотелось побывать у истока нашей реки Кильмезь, конечно, у истока Вятки, Волги, других рек. Увидев исполинскую мощь реки Камы в Перми, возмечтал о путешествии и к её истоку. И вот, только что, мечта сбылась, побывал.
Это Кезский район Удмуртии, село Кулига. Там красиво необыкновенно. Тем более ехали в такой солнечной день через просторы лесов и полей, сияющих золотым, красным, желтым, оранжевым цветами прощания с летом. Но о прощании не думалось, даже казалось, что это цветение всегда тут, у начала Божия чуда, великой русской реки. И даже не надо было писать там на щите: «Исток великой уральской реки Камы», это, конечно, уральцы хотят Каму себе присвоить. А мы, вятские как? Да Кама километров тысячу проходит через вятские поля, питается вятскими реками, особенно водами красавицы Вятки, какая она уральская? Она общерусская.
И встал я одной ногой на правом берегу маленькой Камы, другой на левом, как некий Гулливер в стране лилипутов и умылся, и напился из этого начального ручейка.
Но нет, конечно, какой я Гулливер, какая страна лилипутов? Это Россия, это глубинные целебные родники, вышедшие на поверхность, чтобы родить реку, которая несёт жизнь всему живому на огромном пространстве Предуралья и Верхневолжья.
Да, но не смогу с горечью не сказать об истоке родной Вятки, это Ярский район. Далековато, не смогли поехать, время поджимало. Но видел и фотографии и кино документальное о её истоке. Исток Вятки оборудован совсем иначе, чем камский. Очень языческий. Торчат деревянные и каменные идолы, страшные хари. Часовни под Крестом, как у Камы, нет.
Вот вам и ответ, почему город Вятка, получивший название от красавицы реки, до сих пор в плену партийного псевдонима пламенного революционера, большевика-ленинца Кострикова.
Мне Толстой интересен как личность. Совершенно гипертрофированное себялюбие. Принимает из мира только то, что его поддерживает. На всякий случай разбирает по косточкам Будду, Конфуция, Магомета. Да и в литературе для него авторитетов нет. Хвалит, например, Максимова и Семёнова, ругает Шекспира. Чехова хвалит, но своеобразно. Разбор чеховской «Душечки» у Толстого более объёмен, нежели вся «Душечка». Оказывается, Чехов написал не то, что хотел написать, но уж Толстой-то знает, что именно. Читает Лев Николаевич записки Кестнера о Гёте (Кестнер, как и Эккерман, ловил каждое слово из уст немецкого гения и сохранил их для потомства, то есть для нас). Толстой подчеркивает слова, произнесённые небожителем: «У женщин, даже самых образованных, больше аппетита, чем вкуса. Всего им хочется отведать, их притягивает всё новое. Они не различают, между тем, что привлекательно, что нравится, что признаётся справедливым, всё это они валят в одну кучу». Ещё, отмеченное у того же Кестнера из того же Гёте: «Он не ходит в церковь, не ходит причащаться и редко молится, потому что, говорит он, я для этого недостаточно лжив». В сборнике комментарий публикаторов: «Толстой, борец против религиозного лицемерия, отчеркивает всё это место и подчеркивает последние слова».
В сборнике интересен левтолстовский анализ семидесяти книг издательства «Посредник». Это 1910-й год, 23 октября. По воспоминаниям Маковицкого Толстой делит их на четыре части.
Первая. «Очень хорошие книги». Здесь он отмечает 17 своих книг, 5 Семёнова, одна Мопассана и «Житие Св. Филарета Милостивого».
Вторая. «Хорошие книги». Тут снова его книг отмечено побольше других, появляется Горбунов-Посадов, Чертков, снова Семёнов, какой-то «Ответ мертвеца» в переводе Лукьянской…
Третья часть. «Недурные книги». Опять Горбунов-Посадов, Горбунова, Конопницкая, Безродная, снова Семёнов, Стахевич, Гаршин.
Наконец, четвёртая часть. «Низший сорт». К нему наш повелитель тогдашних умов относит Телешова, Додэ, Наживина, Волгина и (ей-Богу так!) Пушкина, «Станционный смотритель».
На следующее утро, 24 октября, Толстой сказал: «Я нынче ночью думал. Четвёртый разряд надо выбросить и заменить книжечками весёлого содержания, а то это однообразие наскучит». (Страницы сборника 250–253).
Читайте Толстого. Он великий авторитет в литературе. Да и в политике. Он же очень Ленину помог, который, от него отталкиваясь, воевал с православием. Толстой-то как раз занимался «срыванием всех и всяческих масок» и, по Ленину, заявлял: «Я не ем мяса, я кушаю рисовые котлетки». Конечно, одобрение Лениным позиции Толстого несомненно помогло созданию музея в Ясной Поляне.
Но если гораздо более громкие имена уходят в забвение, что же надеяться, что Пугачёва останется в веках, если уже и Клавдию Шульженко молодёжь не знает. Кобзон не превысит Утёсова, Газманов не затмит Вертинского, остальные соответсвенно. То же и в музыке: Шнитке и Губайдуллина отзвучали, остались для любителей: не такой у них талант, как у Свиридова и Гаврилина. И Макаревич и Гребенщиков тоже обречены. Но не хотят смириться, хотят быть на плаву, поклонения хотят и считают, что их мнение обязательно для исполнения.
Известность в мире искусства — это отрава. На первых порах сладкая, потом привычная, но в конце горькая, потом никакая. Как наркотик: вначале весело, потом ломка. Известность — она как дорога. Была проезжей, по ней катались, а потом не стали ездить, и она, естественно, зарастает. Её ещё помнят, и по ней ещё можно проехать, но уже желающих всё меньше. Да ведь и это тоже нормально. Меняются поколения, требуются новые имена, ритмы. Уж как гремела так называемая Мадонна, где она? Пришла юная Билли Айлиш, и уже визжат на её концертах дочки и внучки тех, кто ломился на Мадонну, на битлов.
Конечно, людьми поколений конца двадцатого века не совсем забыты ни Bony-M, ни Ricchi e Poveri, ни Дин Рид, ни Том Джонс, ни Тото Кутуньо, ни Arabesque (Сандра), ни, конечно, АBBА, Эдит Пиаф, Патриция Каас, Мирей Матье, тут каждый назовёт свои симпатии, памятные ему имена, но все равно же любые из них отодвигаются в прошлое. Уходит поколение, уйдёт и память его. Уйдут и имена. Какие-то быстро, кто-то помедленней. Смотришь истории их жизней, кто ещё и жив, но благополучных дедушек и бабушек маловато.
Деятели, юмористы эстрады чаще мозолят глаза, прямо живут на экранах. Вот приходит вечер, вот уже отболтались, поприцеплялись для виду друг к другу политики, вот чиновники опять досыта наврались на тему, как они о нас пекутся, и вот — настаёт время выхода на экраны подёнщиков сатиры и юмора, сеятелей разврата, пошлости, скрытой и явной ненависти к всему русскому. Вот они — пожиратели всего святого.
Кто-то ещё смотрится, а кто уже надоедливо торчит. Неужели будут долго помнить Петросяна, Винокура, Клару эту? Киркорова? Всякие аншлаги? Арлазорова, Жванецкого, Хазанова, Державина (уж, конено, не Гавриила), Шифрина с примкнувшими к нему Воробей и Степаненко, имя им легион? Вспомнят? Да ни в жизнь! Давайте проверим хотя бы лет через сорок. Я бы вспомнил, но только как помеху, мешающую людям спасать душу.
А в кино и театре всё прокручивается ещё быстрее. На сотню сериалов зацепятся за недолгую людскую память два-три. Конечно, рабыня Изаура с её фазендой. А ещё? Кино — считаем по пальцам. А какие были известности! А уже или забылись или надоели. Шутили, например: «На свете столько нет армян, сколько ролей сыграл Джигарханян». А ему в насмешку запомнят не его роли, а его старческий влюбчивый маразм.
Смотришь в зал на концертах этой либеральной элиты, они очень хотят быть элитой, и видишь хлопающих и их одобряющих зрителей. Ты, женщина в годах, и твои подруги, чему вы так радуетесь? Веселят вас, отвлекают от неприятностей жизни? А веселье это натужное, искусственное, обессиливающее. И деньги, вами покорно принесённые, пойдут на облицовку нового особняка «элитного» хохмача.
О, этой «элите» очень нравится, когда к ним заглядывают в скважину, лезут в постель, считают жен и любовниц, мужей и любовников. Всё это такая грязь. И вроде бы они таким вниманием возмущаются. Но ведь видно же: рады — популярность. Чем и живы. А есть средство борьбы не испачкаться в этой грязи? Есть. Какое? Просто: не замечать её.
Известность в литературе тоже дело шаткое. Конечно, она поосновательнее и, в идеале, нужнее для жизни государства. То есть эти все певцы и актёры, это, так сказать, тактика, а литература стратегична. Знаком с ней лет пятьдесят, срок крошечный, а сколько за это время вспузыривалось имён, премий, собраний сочинений, наград, званий?! Увы — всё булькнуло в реку времени. Но тут обойдусь без фамилий. «Ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».
ЗНАКОМЫЙ ПРОФЕССОР из Шанхая, читаю интервью с ним, печалится, что разработанный им проект издания в 12-ти томах русской литературы XX века не нашёл поддержки у издателей.
Хотя, могу сказать, в Китае очень даже знают русских поэтов и писателей. Куда как лучше, чем в хвалёной Европе. Но приходится признать, что общемировой процесс снижения интереса к литературе уже достиг и Китая.
— Интерес к человеку там только до поры, пока он не заплатит. А до и после — ноль внимания. Только деньги. Раньше была пословица «Нет кайфу — нет лайфу», сейчас «Ноу мани — ноу фанни», то есть: нет денег — нет веселья. Деньги во всём, расчёт и считание денег, выкраивание их из всего — основа жизни. Чеки хранят, купленное потом меняют или сдают обратно. Память забита только расчётами о выгоде вкладывания денег.
Тут для меня нет ничего нового: жадность, скупердяйство европейцев мне знакомы. Руки моешь в кафе, потом в счёте читаешь: аква-туалет. Во всём ужимают.
Даже так: Сикстинская капелла, сотворение мира, Микеланджело. Удачно попал, людей мало. Свет такой, вроде как начало сумерек. Но видно. Хожу. Останавливаюсь. Стою. Заметил, что у некоторых настенных фресок такие вроде как коробочки со щёлкой для монет. Подумал, что выскочит какая открытка на память. Опустил сто лир — ничего не выскакивает. Ещё сто. И ещё. И заметил, что стали ко мне подтягиваться посетители. А фрески, увидел, вдруг стали ярко освещёнными. То есть, стало понятно, за эти лиры мне добавили света. А за мой счёт и другие творение мастера получше разглядели. Да, так. Вскоре искусственный свет стал тускнеть и потребовал питания. Но монеты у меня финишировали в этой коробочке, и пошёл я на улицу, на свет естественный.
А время было, и зашёл по дороге в храм. А там того чудней: хотел свечу поставить, а в продаже свечей нет. Как нет, а у распятия, я же вижу, свечи горят. Пригляделся, а это искусственные, в форме свечек, светильнички. У них на кончиках красные огоньки электролампочек. А сбоку, опять же, щёлочка для монеток. Опускаешь монетку — твоя свечка зажигается. Побольше монеток, она подольше горит. Ну до чего же удобно: чистота, аккуратность, свечи не оплывают, прислужницам благодать. Только вот ладошку над живым пламенем не обогреть. Да не увидеть, как в тёмном стекле оклада мерцают огоньки. Будто глядишь ночью на далёкий город в горах. Вроде и горит свечка, а свет её холодный, не молитвенный.
Жадность уже и матушку Россию обволакивает, только о деньгах и разговоры по телевидению и радио, курсы валют со стен сбербанков и в присутственных местах. Всякие акции, якобы уценки, непрерывная о них болтовня, якобы забота о потребителях — обман всё это, и всю эту ложь потребители ежедневно потребляют.
Люди те же на вид, а по сути становятся другими. Мысли куцые, надежды безкрылые.
Комментарии:
Статьи по теме:
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий