От Москвы до Енисея и далее везде...

Первый выпуск журнала «Глагол» был представлен на страницах газеты «Слово» в 2017 году. Ныне читателю предлагается очередной ежегодный сборник – «Глагол. 2018», куда включены стихи как прежних, так и новых авторов со всех концов страны. Книга служит определённым ориентиром на карте современной поэзии России.

Сборник выпущен в рамках издательского проекта «Санкт-Петербург – Ростов-на-Дону». Издание, как и благожелательно встреченный литературной общественностью предыдущий «Глагол», составлено по принципу равноправия – все 40 стихотворцев расположены в алфавитном порядке, каждому отведено ровно пять страниц. Этот газетный разворот – прекрасный повод полнее познакомиться с творчеством включённых в книгу поэтов.

* * *
Сказал: «Напиши мне стишок!» –
на, возьми же, дружок…
…Мы словно в плену, и везде
бэтээры и танки,
повсюду взрывной этот
Шварцев смердит порошок
от самоубийцы в её гробовой
вышиванке…

Меня унижающий
и разрушающий шок…
Каверны, проломы,
где реют убитых фигуры,
и двигатель –
нищенский гуманитарный паёк,
и страшно неловко
от дурищи-литературы…

Бетон развороченный,
набок свисающий крест,
сгоревший автобус,
в подвалах ужасные ночи,
и детская эта нашивка
у Пегова «PRESS»…
тут невыносимы длинноты,
короче, короче!

Такие родимые – Харьков,
Харцызск, Иловайск
(звала «Целовайск»,
я умела любить и лукавить,
бывалоча, с миленьким в скором
свернём на Батайск…), –
как пленного женщина бьёт по лицу!..
Целовайск! –
и коршуном к ней –
ополченец, орущий: «Отставить!»

* * *
Лаковый алый кизил на Тепе-Оба
над Феодосией...
(почвы слепящий мел!) –
методом проб и ошибок найдём,
где спел...
именно Вас притянуть
к себе не судьба!

...всё – «Богом Данной»:
воздушный сланец степей,
войны, морских десантов
несчастный шторм,
бухта Двуякорная
и Карантинный холм,
этот цикорий, вьюнок,
в оборке – репей...

за стенобитной машиной
вслед – ватерпас,
но утоленья, но облегченья нет:
призраки храмов, мечетей
обстали нас...
как неуютно от Божьих
жестоких глаз,
и, чересчур взыскующ,
стрекочет свет!

диким маслинкам здесь
не созреть вовек...
и катапультой забрасывает –
чумных! –
с войском чумным под крепостью –
Джанибек...
сколько же рук у меня было в мире –
почти как рек!
ваш, серебро с бирюзою, браслет –
на одной из них...
* * *
Дети посёлка, жующие «вар» –
в чанах на дамбе ужасный гудрон…
Хлад нестерпимый
и страшный загар –
в сопках, в тайге
наших детских времён.

Было: мой угольный тяжкий угар,
обморок, несколько вялый испуг, –
но как сиял грандиознейший пар –
им паровоз обдавал виадук!

Было: Когиз, и сельпо, и Улаг,
чайная, пчелосовхоз, леспромхоз;
беглых из зон, свор голодных собак
я не боялась, страшилась лишь гроз –
что Катерина из драмы «Гроза»…
…Ах, переезды с казённых квартир
с мамой-учительшей… всё чудеса,
эхо, побелка… о нет, рыбий жир!

В радужных стёклах –
рассеянный свет,
холод собачий, и зеков ведут.
Не расшатать ни один шпингалет
рам – не любили проветривать тут…

…Что мне теперь униженья,
весь бред?
…То, о чём думаешь, – не за горой.
…Пол свежевымыт, бликует, сырой,
и на фрамуге тугой шпингалет.

Владимир АЛЕЙНИКОВ

* * *
Пространства укор
и упрямства урок,
Азы злополучные яви,
Которой разруха, наверно, не впрок, –
И спорить мы, видимо, вправе.

И вновь на Восток
потянулись мосты,
В степях зазвенели оковы –
Но древние реки давно не чисты,
Моря до сих пор нездоровы.

И негде, пожалуй, коней напоить
Безумцам, что жаждут упорно
Громаду страны на куски раскроить
И распрей раскаливать горны.

Отрава и травля, разъевшие кровь,
Солей отложенья густые,
Наветы и страхи, не вхожие в новь,
При нас – да и мы не святые.

И мы в этой гуще всеобщей росли.
В клетях этих жили и норах,
И спали вполглаза мы –
так, чтоб вдали
Малейший почувствовать шорох.

Мы ткани единой частицы, увы,
Мы груды песчаной крупицы –
И рыбу эпохи нам есть с головы
Непросто, – и где причаститься

К желанному свету? –
и долго ли ждать
Спасительной сени покрова,
Небесной защиты? –
и где благодать,
И с верою – Божие Слово?
И снова – на юг,
в киммерийскую тишь,
Где дышится глубже, вольнее,
Где пристальней, может,
сквозь годы глядишь
И чувствуешь время вернее.

* * *
И свет звезды в теснине междуречья,
Где вывихи эпохи да увечья
Сквозь узорочье памяти прошли,
В ушко игольное
втянулись нитью плотной,
Прихватывая следом
дух болотный,
То рядом различаешь, то вдали.

Чей будешь ты? –
да тот, кто годы прожил,
Кто помыслы рассеянные множил,
Сомненьями да вымыслами сыт
Настолько, что куда теперь
скитаться! –
Ах, только бы с покоем не расстаться,
А воля пусть о прошлом голосит.

Утешит ли всё то, что оживляло
Слова твои – и в горе прославляло
То радость мирозданья, то любовь, –
Твоё неизъяснимое, родное,
Привыкшее держаться стороною,
Таившееся, влившееся в кровь?

Не время ли, как в детстве,
оглядеться,
Озябнув – отдышаться, обогреться,
Привыкнув – научиться отвыкать
От бремени обыденного, – чтобы
Прожить и впредь вне зависти
и злобы? –
Попробуй-ка такого поискать!

Александр КУШНЕР
* * *
А может быть,
я сам для жизни подобрал
В скитаньях неземных
страну себе вот эту
С несчастьями ее, и Волгу и Урал
Парижу предпочел,
и зимний холод – лету?
И кто-то в небесах меня отговорить
Пытался, но любой
и самый веский довод
Отверг я: да, печаль, да,
скудость, может быть,
И ужас пострашней,
чем самый лютый холод.
Но где еще найду друзей таких,
что мне
Окажутся милы и так необходимы,
И город на Неве со шпилем в стороне,
И вечную любовь,
не тяжки с ней и зимы.
Я долго выбирал — и выбрал, отойди,
Советчик, ангел мой,
близнец, благожелатель, –
Мне Анненского здесь
и Пушкина найти,
И Фета удалось,
и Лермонтова, кстати.

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПАНОРАМА
«Медный всадник»
стальным был написан пером,
Не гусиным, – и это заметно,
И особенно там,
где, задуман Петром,
Город чудно вознёсся, победно.
Есть горячая связь
меж пером и рукой,
Стихотворной строкой и суставом
Локтевым, меж тяжёлой,
державной рекой
И живым человеческим правом.

И любуюсь царем, и Евгения жаль,
Как утешить его, как спасти нам?
Словно автор
откладывал в сторону сталь
И писал о нём прежним, гусиным.

* * *
Я вспомнил улыбку чудесную эту,
Которой художник сумел наделить
Хозяек и горничных, радуясь свету,
Вот он и окно не забыл приоткрыть.

Вот он и бокал шаровидный поставил
На стол, и кувшин
попросил подержать.
И кресло подвинул,
и скатерть поправил,
Чтоб ты этой жизни поверил опять.

Поверил, припал к ней
хотя б на минуту,
Приник и свои огорченья забыл.
Забудь, постарайся! Я тоже забуду,
Мне так этот дворик
приятен и мил!

Так нравится комната
с плиточным полом!
В лицо этой жизни еще раз взгляни
С доверием к ней и в унынье
тяжёлом, –
Недаром же ей улыбались они!

* * *
Аллея похожа была на туннель
Под липами в сладком цвету
И голову сырость кружила, как хмель,
И чудный был сумрак в саду,
А дальше не знаю, о чём рассказать,
Но, выйдя на солнечный свет,
Хотелось в аллею вернуться опять, –
Какой баснословный сюжет!

Какой прихотливый, желанный какой,
Причудливый, было бы жаль
Его погубить, заменив на другой,
Смутить, увести его вдаль,
Придать ему важности,
встречу в саду
Нездешнюю изобрести.
Не надо! Вернусь и еще раз пройду
Назад по тому же пути.
Владимир БОЯРИНОВ

РИСТАЛИЩА
Ристалища краеугольных вопросов
От первых зарниц и знамений красны:
К барьеру! –
кричали наследники россов.
К чертям! –
отвечали с донецких откосов.
Опомнись, Шевченко! –
Уймись, Ломоносов!
Пресны ваши слёзы
и вирши квасны!
Чернобыль простёрся
над сватом и братом.
Гори-догорай, горевая заря!
Кто семипалатинской выпечки атом
Пронёс втихаря
по украинским хатам,
Хлеб-соль преломил
и покрыл его матом?
Ищите-свищите того кобзаря!
Гори-догорай, горевая лучина!
Примолкли соседи,
друзья не спасут.
Одним – от лампады.
Другим – триедино.
Молись, Мать-Россия!
Дивись, Украина! –
Славяне на Страшный
сбираются суд!

КОВЧЕГ
Я накануне пил за Ноя,
Пил за ковчег, за люд и скот,
За веру в царствие иное
И за спасительный исход.

Пир отгремел. Всю ночь на блюде
Сияло яблоко во мгле,
В незапечатанном сосуде
Вино томилось на столе.

Парило. Тучи пьяным строем
Под блеск зарниц на приступ шли.
Видения искристым роем
Гудели, реяли и жгли.

Ной в сновиденьях рваных плавал,
Когда в супружеский ночлег
Проник промысловатый дьявол:
«Признайся, дева: где ковчег?»

В объятьях стиснул шестикрыло,
Печать сомнений стёр со лба.
Она раба. Она открыла
Небесной тайны погреба.
Разверзлись хляби. И протопал
Окольный гром, пьяней вина.
Земля хмельна была потопом,
Была погибелью полна.
Навстречу буре разъярённой,
Спрямив спасительный разбег,
Ной вывел в море разорённый
Бесовским промыслом ковчег.

И мы плывём на судне утлом,
Разбитом и родном до слёз.
Мы не потонем завтра утром
И послезавтра между звёзд.

Псалмы поём. А в трюмы хлещет.
Справляем бал у сатаны,
А сердце бедное трепещет:
«Мы спасены! Мы спасены?»

Восходит солнце на рассвете,
Печатям стёртым вопреки.
Да хоть потоп! – живём как дети
Или слепые старики.
Алексей ПУРИН

* * *
За рюмкой рюмку –
что у них за дозы! –
не пропуская ни одной корчмы,
четыре городка, как виртуозы,
за день один исследовали мы.

Сколь непохожи Лейден и Гаага!
А Гарлем на Флоренцию похож,
И Дельфт – на Пизу... Или это брага
весёлую подбрасывала ложь?

Залезь на шпиль – и, кажется, до края
увидишь всю Голландию. Так вот:
суть рая – в том,
что множится, играя,
а не в наличье сорока широт...

...Но и вдали, где дышит хлад
за ворот,
уже в бреду, уже в конце пути,
пройти насквозь
полупрозрачный город –
и никакой Итаки не найти!

ДЖВАРИ
Аннелизе Аллеве
«Существованья ткань сквозная, –
сказал,– и рек не мыслит врозь».
И мне под старость довелось –
щедры, Господь, Твои дары! –
узреть с грузинского Синая
союз Арагвы и Куры.
Толпились тучи над горами,
вилось ущелье, как змея, –
и раскрывалась перед нами
страница Книги Бытия –
пейзажный фон для Моны Лизы,
где все народы стали в круг.
Что миру ссоры и капризы? –
не мыслит врозь он рек и рук...
...Но послезавтра из газеты
узнаем: дудки! не вполне
неколебима правда Мцхеты,
и на войне – как на войне.
Да и в газете – как в газете
любой: полправды и «ура!».
И, не сливаясь, реки эти
текут – Арагва и Кура.

ПАРК КУЛЬТУРЫ
В шипящий, словно –
в соду, словно – в пену
пивную, мокрым ветром по щекам
нашлёпанным, по слизистому тлену
скользя листвы,
войти б с разбегу нам –
в сад, где – песок,
изъеденный свинцовым
цинготным небом, илистые рвы, –
по гравию, по плиткам изразцовым,
по стеблям в глину
втоптанной травы,
сжимая зонтик, –
ах, туда, где жалкий
кипит фонтан, безумием объят,
где, как на свалке,
порванной скакалкой
ненужный брошен публикою сад,
ступить бы нам –
безмысленно, без цели,
безвольно, словно – скрепка
на магнит, –
туда, где – нет,
не цепи карусели, –
а лира, еле слышная, звенит.

Светлана СЫРНЕВА

ПРЕДУРАЛЬЕ
Белый, тяжёлый, косой снегопад,
снежная мгла вековая.
На перевалах моторы гудят,
гору одолевая.

Бейся, водитель, баранку крути,
странник многострадальный!
Не проложили другого пути –
тот же остался, кандальный.

Избы да церкви в родной стороне,
сосен застывшие лапы…
И растянулась, бредёт по стране
серая лента этапа.

Русь, такова ты в глубинах снегов,
в горестной доле отцовой!
Вьётся река между двух берегов
лентой тяжёлой, свинцовой.

Вьётся походный кочующий дым,
в небо уходит спиралью.
И залегла под покровом седым
тяжкая мощь Предуралья.
Будут и здесь златокудрые дни,
ярмарки с пеньем и свистом,
и городов беспокойных огни
выплывут в мареве мглистом.

Вот воссияли, мелькнули – и нет:
скрылись скоропостижно.
Лишь под ногами лежит континент
сумрачно и неподвижно.
* * *
Долгих осенних ночей чернота
спрячет тебя, словно в стоге иголку.
Тьма во Вселенной густа: неспроста
маленький джип заплутал
по просёлку.

И по ухабам сползая в кювет,
в битве бессмысленной
силы транжиря,
мечется фар лихорадочный свет,
словно последний оставшийся в мире.
Ночь ли застигла, иль ты их застиг —
знаю я, ведаю: не для забавы
из темноты выступали на миг
остолбеневшие серые травы,

куст придорожный да в поле ветла,
вросшие в землю
с нехитрой поклажей, —
будто судьба на секунду дала
видеть твоих
сострадательных стражей.

И вразноряд они шли, и гурьбой,
словно видения дальнего детства.
Для неожиданной встречи с тобой
не успевали они приодеться.

Чем же ты раньше
свой путь размечал,
чем несущественным был озабочен,
если не помнил, не различал
скопом стоящих у грязных обочин?!

Выйди, прислушайся! Там, впереди,
тёмного мира скопилась громада.
Чёрная роща под ветром гудит,
как несмолкающий шум водопада.

Мог бы и ты сквозь погибельный сон
рушиться в пропасть,
сознанье теряя.
Если прислушался — значит, спасён
и остановлен у самого края.

ЛЕБЕДЬ
Вымахнут травы короной густой,
высушит ветер апрельскую сырость.
И лебедёнок, что рос сиротой,
за зиму в сильного лебедя вырос.

Вот он плывёт к середине пруда,
скудного детства забывший невзгоды,
словно сама его движет вода,
как наивысшее чудо природы.

В заросли солнца вплетён краснотал,
чистые росы осыпали поле.
Час торжества!
Он нежданно настал,
как проявленье космической воли.

Есть у тебя только час,
только миг –
самозабвенная, вольная младость!
Но, торжествуя, никто не постиг,
не уберёг эту краткую радость.
Та же река, да не те берега –
всё раскачало волной парохода.
Скошен в лугах и уложен в стога
жаркий кумач твоего хоровода.
Марина САВВИНЫХ

8 АВГУСТА 2014 г.
Это мой крест. Это мой крест.
Это твой вопль из чужих мест.
Это буй тур. Это дик вепрь.
Рвётся злой див за большой Днепр.
Встань же, встань, князь!
Оглядись – вновь:
В клочья мир, связь...
Только – кровь, кровь...
Только – боль, крик
У святых врат...
Только срыв, сдвиг…
Оглянись, брат!
Это, брат, долг?
Это – свет, честь?
Каинов – полк.
Каинова – месть.

* * *
Крещенская стынь.
На старуху – проруха.
А младости – радость.
На том и стоим.
Приветствуешь кожей
присутствие духа
Под строго взирающим небом своим.
И свет – на прирост,
да жесточе мороза
Как будто ещё не случалось и встарь.
Над городом ёжится
жёлтая роза –
Смотритель огня
оттирает фонарь…
Я вижу сквозь инея жёсткие складки,
Сквозь морок, сквозь злобу
текущего дня, –
Высокое солнце топорщит в распадке
Шершавые лапы живого огня…
Давай же, Фонарщик,
свети человеку!
Возьми моё топливо – ради Христа!
… иду босиком по крещенскому снегу…
… схожу в обжигающий
контур креста…

* * *
Вопреки бестолково
летящим снарядам
Из окопов моих по твоей стороне –
Не стреляй! Удержись –
удержи меня рядом:
Я обидой больна.
Пламя боли во мне.
Сухостой корневою охвачен тоскою –
Треск ветвей, на смертельном
горящих ветру,
Разве пулей твоей ураган успокою?
Разве пепел в живую листву соберу?
Научилась – костром –
предаваться беде я –
Расточая огонь… разливаясь огнём…
Так, больная отчаяньем,
билась Медея
В пожирающем ближних
безумье своём…
Мир пропитан
одним истребительным ядом.
Я – в прицеле твоём.
Только кнопку нажать…
Жизнь моя, удержись! –
удержи меня рядом,
Чтобы силы нашла
я тебя удержать…

* * *
Этот город меня ненавидит –
То царапнет, то грубо толкнёт,
То по всей моей скудной планиде –
Где достанет – отравой плеснёт,
Бросит гвоздь на дорогу, чтоб ровно
Не шагать мне вперёд или прочь…
Только родина может так кровно
Изводить непокорную дочь…
Но за небом, за горной грядою,
Недостоинств моих не кляня,
Шелестит благосклонной листвою
Город-лес, что жалеет меня…
Обнимает большими руками –
Непонятные шепчет слова –
Так в прохладный вплетается камень
Просверлившая плиты трава.
Глубоки его тёмные розы,
Словно язвы измученных ног –
Потому-то огромные грозы
Он теперь для меня приберёг…
Чтобы грянуло, хлынуло, ярко
Чтоб сверкнуло –
сквозь морок и тлен…
Ты хотела такого подарка?
Пробудись! Поднимайся с колен!
Город-сердце в заботливых гроздьях
Год за годом хранил для тебя
Первозданный
спасительный воздух,
Чтобы им поделиться, любя…
Виктор ТИХОМИРОВ-ТИХВИНСКИЙ

РОДНЯ
Падаю, как в пропасть, в темноту,
Время ощущаю и пространство.
Прошлое своё непостоянство
За издержки юности сочту.

В дом ко мне – нашествие гостей,
Целый полк родни –
сестёр и братьев.
Я не выползаю из объятий
И стою, как праздник, у дверей.

Мимо гости, словно поезда, –
Взад-вперёд... Сознанье замирает...
Дверь с петель слетела и летает
Надо мной... Куда она? Куда?

Ни к чему мне праздника огни,
Ни к чему забота и участье...
Я умру, быть может, от несчастья,
Коль останусь вовсе без родни.

* * *
Не грусти без меня в разлуке.
Просто сядь и поверь в удачу.
Даже птицы, бывает, плачут,
Словно крылья, вздымая руки.
Эти звёзды. Они над нами
В золотые собрались стаи.
Ты прости, что тебя заставил
За любовь заплатить слезами.
Поболит. А потом отпустит.
Время боли на миг излечит.
Словно вестники нашей встречи
Мчатся листья – осколки грусти.

 

Ольга ЕРМОЛАЕВА