Он стоял суровый, как распятье...

Скиф (Смирнов) Владимир Петрович родился в 1945 году в посёлке Куйтун Иркутской области. Детство прошло на станции Харик Куйтунского района. Окончил Тулунское педагогическое училище и Иркутский государственный университет (факультет журналистики). Поэтические сборники: «Зимняя мозаика» (1970), «Журавлиная азбука» (1979), «Бой на рапирах» (1982), «Грибной дождь» (1983), «Живу печалью и надеждой» (1989), «Копьё Пересвета» (1995), «Над русским перепутьем» (1996), «Русский крест» (2008) и дугие. Пишет стихи для детей, эпиграммы и пародии. Лауреат многих литературных премий. Живёт в Иркутске.

ОН СТОЯЛ СУРОВЫЙ, КАК РАСПЯТЬЕ
К 200-летию Михаила Лермонтова
Над Машуком
Кто чашу горя накренил
Над Машуком тем смертным летом?
Кто дождь тяжёлый обронил
Над умирающим поэтом?

А ветер бился и кричал,
И тело травами окутал,
Чинары древние качал
И гибель с колыбелью путал.

О, этот гром над головой!
О, сердце, принявшее выстрел!
Гремит Кавказ, а под Москвой
С деревьев — раненые листья.

Сплетались волосы с травой,
Со смертью жизнь переплеталась.
Природа смыть позор людской
Грозой полночною пыталась.

Но ей убийства не избыть,
Как не избыть молвы в народе,
Что кровь Мартынову не смыть
И супостату Нессельроде.

Их тени бродят у черты,
Где навзничь тело распростёрто,
Где чёрный демон высоты
Сам на убийц накликал чёрта.

Поручик Лермонтов
Который век
поручик Лермонтов
грызёт черешни
и стреляет вверх.
Который век
спешит Мартынов
к чёрному барьеру
и стреляет
Лермонтову в сердце.
Который год
не спит гора Машук:
на неё падает и падает
убитый Лермонтов.

В кругу поэтов
Мне пишется — и слава Богу!
Мне любится — и в добрый час!
Стучится в гости Такубоку,
И входит Пушкин, не стучась.

Всегда с цыганами, с друзьями,
С бутылкой крепкого вина,
В нём игры тигра с обезьяной
И слава доброго лгуна.

Азартней нету человека!
Стихами Пушкин упоён.
Здесь Лермонтов — легенда века
И всеми изгнанный Вийон.

Хохочет непоседа Пушкин
Среди поэтов всех времён.
Лорд Байрон здесь с горячим пуншем
И Саша Чёрный, и Бальмонт.

Печальный Блок с тоской осенней
Твердит: — Есть истина в вине!
Читает сумрачный Есенин:
— Дай, Джим, на счастье лапу мне!

Он том истрёпанный листает
И усмехается себе...
Заря бессмертия светает,
Где каждый выбрал по судьбе.

Мой стол вином, слезами залит.
Увы! Закончилась гульба.
В тумане плотном исчезает
Веков живая городьба.

И снова в доме всё, как прежде,
И больше не с кем пировать,
И ночь, как косточка черешни,
За-
ка-
ты-
ва-
ет-
ся
Под кровать.

Кремнистый путь
В стихах он был и вправду – равен Богу,
Он не творил – он с Богом говорил.
И, приближаясь к смертному порогу,
В бессмертие тропу свою торил…

Мертвел Мартынов, леденел от света
Его стихов и жажды – мир любить.
Он не затмил великого поэта,
И превосходства не сумел добыть

В стихах,
в остротах непомерно шалых,
И на балах – среди друзей-кутил –
Казался тем
начищенным шандалом,
Который не горел и не светил.

Он, мстительный, напыщенный,
в черкеске,
Стелил поэту смертную
постель…
Под Машуком
в ближайшем перелеске
Уж скоро грянет чёрная дуэль.

Нам не успеть к поэту на подмогу…
Он упадёт в ночную тьму лицом.
Кремнистый путь дотянется
до Бога,
Гора Машук подёрнется свинцом.

И будут сниться каждому отрогу,
Как дождь идёт,
как Лермонтов молчит…
И «Выхожу один я на дорогу»,
Как Божий гром,
над Машуком звучит.

Одиночество
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу…
М.Ю. Лермонтов.
«Выхожу один я на дорогу…»
Он сказал, наполнив чуткий слог
Безысходной болью и тревогой,
На земле и вправду – одинок.

Одинок всей сущностью поэта,
Острой, как скрещённые мечи…
Вновь о нём на подступах рассвета
Запевают Ангелы в ночи,

Или демон, неподвластный Богу,
Что летит над бездной бытия…
…«Выхожу один я на дорогу…» –
Опалило русские края.

Время – жизни яркие гасило,
Зло – свой новый затевало бег.
А его над Тереком носило,
И манил закатами Казбек.

Снилась Бэла
в подвенечном платье,
И Тамань туманная, как сад.
Он стоял суровый, как распятье,
И себя отбрасывал назад
От тоски, от будущей дуэли,
От бесовских женщин и красот,
Суть свою, постылую доселе,
Свергнув с демонических высот.

По пустыне направлялся к Богу,
По христовым тропам и камням…
«Выхожу один я на дорогу…» –
Он сказал и тишину обнял.

Пуля
Чу — дальний выстрел!
прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
М. Ю. Лермонтов.
Он музыку певучей пули
Ловил в ущельях и в степи.
Свинцовых пуль летучий улей
Звенел: «Судьбу не торопи!»

Он видел: вихрем стали кони,
И расступались ковыли,
Когда за горцами в погоне
Летели пули вдоль земли.

Казаки смерть в бою ласкали,
Стремясь кинжалы побороть.
Чеченцам – скалы потакали,
А русским – потакал Господь.

Ходили звёзды на ходулях,
Раздвинув космоса края…
И пролетали мимо пули,
Как пчёлы, из небытия.

И каждая – его любила…
«Шальная пуля… славный звук…»
Но та, которая убила
Его, появится не вдруг…

Она к Мартынову слетела,
Как вихорь чёрный на земле.
И в день дуэли леденела
В смертельно-мертвенном стволе.

А он играл цветком июля,
Черешни в небо запускал,
Его нашла немая пуля,
А он в ней музыку искал.
В нём воссияла История века

К 130-летию Николая Клюева
ПОСЛЕДНИ ДНИ НИКОЛАЯ КЛЮЕВА В ТОМСКЕ
Я сгорел на своей Погорельщине,
как некогда
сгорел мой прадед протопоп Аввакум
на костре пустозёрском.
Николай Клюев
(Из письма С. Клычкову
от 12 июня 1934 года).
В окна била метель и, стеная,
носилась над Томском,
Отпевала поэта и грызла
каменья тюрьмы.
Донесла ли метель – позабывшим
поэта потомкам –
Весть о гибели Клюева в хладном
преддверье зимы?

Леденела душа величайшего
в мире Поэта,
Где, как нищий, провёл он остатние,
горькие дни,
Где он пулю нашёл вместо
белого ясного света,
Где о друге рыдал, а гробы проплывали
над ним.

Он уже изнемог, он на нарах лежал,
как в мертвецкой.
Рядом Томск деревянный мерцал,
как родная изба,
Но спасти не сумел Гамаюна
земли Олонецкой,
Аввакумова отпрыска,
чья догорала судьба.

Он не ведал уже, где его
упокоятся кости,
Сквозь житейские вёрсты
себя по-бурлацки влачил.
Умирал, как зола, о малиновом
думал погосте,
Но в кромешной тоске и во мгле
бессердечной почил.

Пуля смерчем вошла в его бренное,
жгучее тело:
Запылал небосвод,
и земная обуглилась твердь…
В нём взалкал Аввакум! И он пал,
не почуяв предела
Своей жизни, любви, не почувствовал
жадную смерть.

С ним простился Христос и поднялся
на вечное небо.
Был ли Клюев небесный? Железный?
Он есть!
Принимавший в объятья –
Плутарха, Гомера и Феба,
И, оставивший миру – поэзии
Совесть и Честь!

ОЛОНЕЦКИЙ БОГАТЫРЬ
«Грядёт богатырь Олонецкого
корня!» —
В миру начертала поэзии длань…
Ты — корень Руси, потому
непокорен.
Тебе твоя рифма звенела:
— Восстань!

И ты восходил среди мрака и хлама
Светилом поэзии, сочен и груб.
Тебе, как медведю, готовилась
яма, —
Но ты в ней закладывал
солнечный сруб!

Катилась Москва фавориткою
красной,
Грозила железом и стынью свинца.
Болезнь революции стала заразной
И вбила в Россию начало конца.
Ты был предводителем
русских поэтов,
И золотом слов – пересиливал тлен.
Где Бедный Демьян богател
от куплетов,
Ты властью жидовскою был убиен.

…Один за другим уходили
в бессмертье:
Приблудный, Клычков
и Есенин Сергей,
Орешин и Ганин —
несчастные дети
Великой России, не спасшей детей.

СЕРГЕЮ КУНЯЕВУ,
автору книги «Николай Клюев»
Не в смерть, а в жизнь введи меня…
Николай Клюев.
С дождём или снегом,
с громовым раскатом
Ты в клюевский мир опускался,
как в шторм.
Сегодня был Клюев тобою разгадан,
Раздёрнута тайна загадочных штор,

В веках, за которыми слово поэта
Горело, как солнце, как золото смол,
И голос его, будто с этого света,
А, может, с того – зазвучал и
не смолк.

И ты – этот голос –
воочию слышал,
Когда прорывался к нему из времён,
Упавших в тебя,
поднимавших всё выше
Твой дух, твоё сердце
меж дней и племён,

Страну населяющих, зримых,
незримых,
Варягов и варваров, властных шутов,
Священников, бардов, скопцов,
пилигримов,
Всех тех, с кем был
Клюев встречаться готов.

И ты с ним беседовал с истовой
жаждой,
Узнал его тайны и высверки дней,
И в память впечатал
завет его каждый,
И Слово взнуздал, будто
вольных коней.

Ты рвался в Нарым и бросался
отважно
В разломы страны, дураков не забыл,
Разрушивших в Томске
тот дом, где однажды
Китаец-жестянщик его приютил.

И книга твоя восходила, как чудо…
В ней Клюев звучал, оживал
Песнослов.
И рухнула в бездну забвенья запруда,
И жизнь расплеталась
из тайных узлов

На тысячи строк –
золотых, вдохновенных,
Которыми баял оживший Поэт.
…Есенин кутил,
не порезавший вены,
Во цвете своих молодеческих лет.

Дыханием вещего слова согретый,
Клубился народ от села до села…
…Забвенье и смерть миновали
Поэта,
И книга о Клюеве в вечность легла.

 

Владимир СКИФ