Мы одержали победу

15 июля 2020 года в Оренбурге на 82-м году жизни скончался Геннадий Фёдорович Хомутов — самобытный русский поэт, член Союза писателей России, руководитель Оренбургского областного литературного объединения имени В.И. Даля.
Соболезнуем родным и близким…

Наставничество, которым Геннадий Фёдорович Хомутов занимался 56 лет в литературном объединении им. В.И. Даля, оригинальнее, выше, глубже, мудрее любых педагогических систем. Однажды университетский преподаватель спросил его: «Какие методические приёмы Вы используете на занятиях?». В ответ Геннадий Фёдорович стал рассказывать, какие в лито талантливые ребята и сколько среди его воспитанников студентов и выпускников творческих вузов, членов Союза писателей, кандидатов и докторов наук. Так всегда он уходил от подобных вопросов, зная, что в литературной учёбе никакие шаблоны не работают: есть живой человек и трепетное отношение наставника к нему и к слову.

Помню, как-то раз уже председателем Оренбургского отделения Союза писателей России я пришёл на занятия лито в тот день, когда Геннадий Фёдорович собирал школьников, самых юных своих питомцев. Руководитель задерживался, и я постепенно стал заводить разговор с литгрупповцами. Я давно и хорошо знал каждого из них, читал их публикации, был в курсе их планов. Но поговорю с одним – иссяк диалог – заговариваю с другим. Общей беседы никак не получалось: сложно это, когда один ещё в началке, а другой старшеклассник. Педагогика здесь отступает, ей ведь «учёт возрастных особенностей» подавай. Но вот вошёл Геннадий Федорович, поставил на стол свой легендарный портфель и стал, как дары из волшебного ларца, вынимать из него книги, свежие газеты с публикациями оренбуржцев, рукописи со своими пометками. И сразу закипела жизнь, все стали едины, как родня, как одна семья. В чём секрет? Да, редкое человеческое обаяние Геннадия Фёдоровича. Да, доброта и любовь к каждому. Это всегда чувствовалось. Но было ещё что-то такое, чего не объяснишь, не выразишь. Поистине Божий дар, который был только у него.
И в этом даре столько заботы о ближнем, столько самоотречения! Свою первую книгу стихов Геннадий Федорович издал только на пятом десятке. Разослал рукопись по всем советским издательствам и завел тетрадь «100 отказов», куда заносил бюрократические отповеди. Пятьдесят издательств отказали, но пятьдесят первое дало согласие. Тогда Геннадий Фёдорович пообещал сам себе: все силы положу, чтобы помогать молодым авторам.
Так, именно его стараниями я выпустил первую книжку в 20 лет, Варвара Заблицкая — в 16, Ольга Мялова — в 14. Наша скорость творческого движения — от Хомутова. Наша требовательность к себе — от него. Его «доброго пути» — наше литературное благословение.
«Написать бы цикл новых стихов…» — иногда вздыхал он. Но вот приходили новые рукописи учеников, надо было хлопотать о публикациях, составлять антологии, проводить занятия, организовывать семинары. Сколькими такими циклами пожертвовал он ради нас… Но знаю, не унывал от того. Радость за ученика была для него самой большой радостью.
Наши телефонные разговоры часто начинались его восторженными словами: «Мы одержали победу!». Это означало, что кто-то из литгрупповцев напечатался в «Литературке», «Нашем современнике», «Роман-газете», «Дне поэзии», издал книгу или был принят в Союз писателей России. Таких побед были тысячи. Геннадий Федорович — наш литературный Суворов. И все мы, кто однажды пришел к нему и остался верен учителю до конца, одержали победу!

Михаил КИЛЬДЯШОВ.

 

Геннадий ХОМУТОВ

* * *

Первая книжка поэта легка,
Жидка она в обложке,
Первая книжка невелика,
Поместится на ладошке.
Но эти немногие сотни строк,
Которые в ней поместились,
С поэтом ходили они на урок,
За партой одной учились.
Бегали с ним по зелёной траве,
Под звёздами ночевали.
Были в Рязани с ним и в Москве,
По юности кочевали.
В каждой строке судьбу узнаю –
Ссадины есть и шишки.
И все по праву входят в мою,
В первую мою книжку.

 

* * *

Валерию Кузнецову
С сорок первого года
пусты закрома,
С сорок первого года
до сорок шестого.
Вот я в школу иду
вдоль амбара пустого,
Вот я в школу иду.
Там — еда задарма.
Вот налево сады,
а направо — склады.
— Эй, склады! —
Заору я в окошко худое.
И голодное эхо и, наверное, злое
Спросит коротко:
— Это ты?
Это я!
Это я на учёбу иду.
Это я тороплюсь
и шагаю, шагаю.
Повторяю короткий стишок на ходу.
Но о школьной похлёбке
не забываю.
Там сейчас повара над едою мудрят.
Чтобы мы хорошо
продолжали учиться,
Чёрным хлебом
накормят ребят
И похлёбкой дадут насладиться.
О! Спасибо вам всем.
Вы смогли наскрести
На ребячьи обеды
в те годы далёкие,
Оставалось нам самое лёгкое —
Только ложки с собой принести.

ТЕТРАДИ

Сорок пятому году
не досталось тетрадей —
За войну всю бумагу
похоронки истратили.
Мы в школу с собой
притащили тома.
И они пригодились для урока письма.
Между строчек классических,
строчек печатных,
Между строчек весёлых
и строчек печальных,
Над которыми в юности
будем мы плакать,
Над которыми
будут гореть ночники,
Мы сидим и старательно
пишем каракули —
Палочки и крючки.
Наши беды предвидели
беллетристы с поэтами.
И для нас между строчек
оставляли просветы.
Катерина Ивановна ходит по классу.
Катерина Ивановна наблюдает урок,
А ей помогают учить нас Некрасов,
Горький, Гоголь и Блок.
Эй, товарищ музей!
Наш урок посети.
С нами рядом за партами посиди.
Посмотри, как мы учимся,
посмотри, как мы пишем,
Посмотри, как на пальцы
холодные дышим.
Мы подарим на память тебе
наш урок.
И тетради.
Надежней их спрячь в уголок.

 

САМОДЕЛЬНЫЕ
ЧЕРНИЛА

Скорей, скорей,
скорей оттаивайте,
Чернила наши самодельные.
И ничего вы не утаивайте
Про тыловые дни метельные,
Про наши беды неисчетные,
Про будни строгие и хмурые…
Скорей оттаивайте, чёрные!
Оттаивайте, красно-бурые!
Из бузины и жирной сажи,
Из бурой свёклы и из глины!
И мы напишем,
мы расскажем
Свои житейские былины!
И нам чернила намекали
(Так нам казалось каждый раз),
Как будто перья мы макали
В траншейную слепую грязь,
В огонь и дым больших пожаров
Той, фронтовой
родной земли.
И строчки чёрные бежали,
И строчки красные текли.
А до победы долго топать
Солдатам нашим
до Берлина…
В чернилах копоть, копоть,
копоть,
Огонь и дым,
и кровь и глина…

 

КРЫША

Наверно, зима никогда не пройдёт.
Наверное, снег никогда не растает.
Голодная Жданка в сарае ревёт,
Кормилица наша газету читает.
Ещё у зимы все дороги кривы,
И солнце никак не поднимется выше.
И надо корове дожить до травы, —
Мы подняли руку на крышу.
В солому вгрызаемся зубьями вил,
Она погнила, почернела, слежалась.
И душу сжимает
внезапная жалость,
Когда обнажаются ребра стропил.
Всё мать. И виною рассказы её
О жизни счастливой своей довоенной:
«Отец подымал этот дом
пятистенный
И крышу он сам водружал на жильё…
А я помогала. Была занятой,
А крыли мы длинной соломой ржаною.
Я помню: солома была золотой,
А я молодою, ещё не вдовою».

 

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
ОКТЯБРЯ

Сегодня четырнадцатое октября,
И белые мухи из серебра
Летят на красных коров.
Сегодня четырнадцатое число,
По графику выпал снег.
По гравию из села в село
Машин торопливый бег.
И снегу радуешься от души,
Как первой зелёной траве,
Как жёлтой осенней листве,
Хочешь – топчись, хочешь – пляши
Или об этом стихи напиши.
Грачи улетели уже за моря,
Едва заиграла заря.
И всё это вовремя и не зря:
Сегодня четырнадцатое октября.

 

САПОГИ

Я сапоги подробно изучал.
Я пальцем по подошвам постучал.
Смял голенища, осмотрел подковы,
Внутрь заглянул:
а гвозди не торчат?
Вот немцы —
тоже мастера толковые,
И немцы могут сапоги тачать.
Потом обулся, вышел за порог.
Пошел я в семилетку на урок.
А вся округа белою была.
Вся в инее, как будто в зимних росах.
Единственная улица села
Свела меня с молоденьким морозом.
Мороз у самых ног моих звенел
И на куски на лужах рассыпался.
И белый иней с веток осыпался,
И ветер длинно в проводах гудел.
Навстречу мне шагали земляки,
Спокойные, дотошные сельчане.
Они мою обновку замечали:
— Ишь, у него какие сапоги! —
Они вопросы сыпали свои
И слышали мои ответы веские.
Сказал я бабам:
— Сапоги немецкие!
Товарищам похвастался:
— Мои!
И был тогда от радости я слеп.
Глаза мои — куда же вы глядели?
Я знать не знал, что через три недели
Мать обменяет сапоги на хлеб.

 

* * *

На улице холод.
В квартире — тепло.
А в коридоре прохладно.
Но в общем вольготно,
о в общем – светло.
И строчки рифмуются складно.
Пусть в комнате нашей
стоит тишина,
Шаги мои пусть не мешают.
Пусть спит,
набирает силёнок жена,
Пусть бабка моя отдыхает.
Бабка всю жизнь на работе была,
Работать жене предстоит.
И комната тишиною полна,
В комнате свет не горит.
А я, полуночник, чудак, фантазёр,
В свой кабинет ухожу, в коридор.