Минус сорок

Не знаю, будут ли кому интересны эти записи, но выбросить их не поднимается рука. В них много пережитого, выстраданного, память о встречах, поездках, житейские истории, разговоры, замыслы — всё о нашей любимой России. А название «Крупинки» самое подходящее: и фамилия такая, и записи малых размеров.

Нынче долго не было настоящей зимы. Уже и февраль, а солнца нет, под ногами серый мокрый снег. Просто мучение для русского сердца. Но вот, не оставил Господь, в Сретенские дни грянули морозы. Сияет желтое на голубом солнце. На улицах, в транспорте покрасневшие, похорошевшие лица. А всего-то минус двадцать пять градусов.
У нас в детстве не ходили в школу только при минус сорока. И вот утром соскакиваешь с постели, прыгаешь в любые валенки и в одних трусах и майке выскакиваешь на середину улицы, откуда видна пожарная вышка. Именно на ней в такие дни вывешивали красный флаг — знак того, что занятия отменяются. И вот — о, счастье жизни, ты есть — флаг! Летишь обратно в избу — флаг, флаг! Конечно, по одному твоему виду все это уже поняли! Ура!
И после этого день-деньской на улице. Любимый лог за околицей села. Склоны, крутые и пологие. Лыжи, санки. Спуски и подъёмы. Слалом, биатлон — таких слов мы и знать не знали, но были же их воплощения в скоростных спусках с поворотами между натыканных в снег еловых веток и киданием снежков на ходу в цели. А цели — расставленные по обочинам трассы остатки сломанных лыж.
А бывало — делились на две команды. Первая вверху, готовит «гранаты» — куски твёрдого наста, вторая выстраивается справа и слева трассы спуска через интервалы. Конечно, тут и судьи.
Сигнал! Первый пошёл. За ним через пару-тройку секунд второй. Несутся вниз, виляют между ветками, успевают на ходу кидать в соперников «гранаты». Соперники не имеют права отскакивать. Может и в лицо прилететь. Может и ссадина остаться. Больно тебе? Но тебя никто не заставлял становиться под выстрелы. Сам захотел. А никто и не обижается. И никто не трусит.
И, конечно, прыжки с трамплинов. Трамплины делали так: ломали еловые ветви, укладывали на середине склона холмиком, холмик засыпали снегом, прихлопывали лыжами. Рядом делали ещё трамплин, поменьше. То есть, если разогнался и несёшься на большой трамплин и вдруг испугался, то сворачиваешь на маленький. Испугался — ничего. В следующий раз взлетишь с большого. И падения бывали, как без этого. Очень ощутимые. Так хлопнешься, что снежный фонтан вздымаешь и катишься вниз в облаке холодной пыли. Где там руки-ноги, где лыжи, где палки?
Да, целый день на морозе. И никто не обмораживался, никто не простывал и потом не чихал, не кашлял. И таких дней в детстве было множество. То есть вырасти слабаком при такой закалке было просто невозможно.
А что там было в мире, в России, в эпохе в эти 50-е, 60-е годы? Какие культы личностей, какие волюнтаризмы, какие застои и оттепели, нам-то что было до этого. У нас было счастливейшее детство: нас хранил Господь, нас выращивала Россия.

ЗАПАДУ: КОНЕЧНО, вы не голодранцы, вы сытые григорианцы. Ребята, знайте свой черёд: наш православный, юлианский не затмевайте Новый год.

ЧИТАЮ КРИТИКУ, статьи, исследования о литературе. Что-то новое нахожу. Но что? Какие-то факты, сведения. Откладываю газету, журнал и размышляю: я что, богаче стал? Нет. Стал больше знать. А надо это? И опять читаю, и опять вижу, что всё это знание совершенно не помогает спасать душу. Более того, загромождает её этими знаниями, заваливает проходы к престолу Божию.
Меня затягивают в споры-разговоры, дискуссии, затягивают их организаторы, но они просто куклы, думающие, что это они, а не кто-то выбирает темы статей, дискуссий, круглых столов… наивные люди.
За всеми процессами нравственной жизни стоит глава жизни безнравственной. Как бы ни была интересна, допустим, дискуссия, она бесполезна, только поссорит участников, сожрёт их время, состарит, ни к чему не приведёт. А видимость умственного труда будет. Это они называют «мозговой штурм». А чего штурмуют? Все равно же больше, чем Господь позволит, никому не захватить.
Но гордыня толкает к новым «штурмам».
И дальше опять по кругу.
А вот уже и венки несут на гражданскую панихиду. А орденов, грамот, званий! Сколько сил, нервов, сколько времени угроблено на всё это. И только и осталось: разговоры о том, какая пенсия вдове.
Надо бы побольше, ведь супруг при штурме погиб.

БЕЗ СВЯЗКИ ДУХОВНОГО и мирского, православного и светского настоящей, спасающей литературы не рождается. Настоящая у нас, в России, она вся из церкви. Митрополит Иларион, преподобный Нестор — это понятно и не обсуждается. Но потом, хотя бы кратко, такая закономерность, такое движение в веках: Державин — митрополит Платон, Пушкин — митрополит Филарет, Гоголь — отец Матфей, Достоевский — старец Амвросий… В наше время: Солоухин — патриарх Пимен, Белов — митрополит Иоанн, Распутин — патриарх Алексий…
Это явное и это совсем малое исчисление благотворного направляющего влияния духовенства на писателей. Названы крупные иерархи, а общение писательское, в основном, было с батюшками. И бывали, и бывают наши братья-современники, мастера русского слова, под епитрахилями на исповеди у наших замечательных батюшек, «им же несть числа».
Не учитывая этого, понять русскую литературу невозможно, и даже глупо пытаться.

ЕЖЕДНЕВНЫЕ ЧТЕНИЯ деяний святых Апостолов, текстов из Евангелия, псалтыри очень освежают голову и питают сердце. Они же не случайно избраны и рекомендованы к прочтению именно на этот день. И как торжественно выносится Евангелие в храме, как готовятся молящиеся к слушанию его. «От святаго Евангелиста Иоанна чтение!» — возглашает батюшка. «Слава Тебе, Господи, слава Тебе», — закрепляет хор. И, в последнюю секунду перед чтением возглас: «Вонмем!» — то есть: замрём, растворимся во внимании, будем слушать.
Тихо в храме. Медленно, громко, спокойно, чётко проговаривает строки Писания батюшка или диакон. (В Иерусалиме и окрестностях уже известны многие чудеса, свершённые Христом, уже здравы те, кого все знали неизлечимо больными. И члены синедриона, «призвав их (апостолов), приказали им отнюдь не говорить и не учить о имени Иисуса.) Но звучит великий ответ:
«Но Петр и Иоаннн сказали им в ответ: судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали».
Конечно, Петр и Иоанн не враз говорили, кто-то один говорил, но они, ученики, все так думали. И в последующую жизнь никто из них не замолчал о деяниях Божиих.
Вот нам назидание. А у нас и в 70-е, 80-е, даже и в 90-е было такое меж писателей блудливое соглашение с врагом спасения: «Можно впрямую не говорить о Боге и не надо говорить, но писать, чтоб Он ощущался». А как не говорить? Не говорить «впрямую»? Значит, говорить «вкосую»?

— ЭХ, МОЛОДЁЖЬ, МОЛОДЁЖЬ, — говорила мама, — утром не поднимешь, вечером не укладёшь.
Это очень точно, это рецепт. Молодёжь оживает к ночи. «Когда всё доброе ложится, и всё недоброе встаёт». А утром, когда надо начинать работать, её не поднимешь. И ещё она (молодёжь) считает себя передовой, а старшие поколения консерваторами (совками, ватниками). Но прогресс двигают именно консерваторы. Всякая идея обязана пройти испытание временем (опытом, обсуждением, мнениями, сравнениями). Что-то при этом, очень мало, останется от неё, ведь идея — это не прорыв, а вначале просто порыв. Пусть благой, но чаще безрассудный. Прокукарекал, а там хоть не рассветай. А кукарекать, отличиться хочется. А получился — пшик. А петушок уже при должности, а идея — при деньгах. То есть деньги у молодёжи. А деньги народные. А народ без денег.
А правители шестерят перед молодёжью. «Ротация, кадровая политика, смелое выдвижение молодых»… сплошная болтовня. Не начальство выдвигает руководителей, а само дело избирает способного руководить. А начальство назначает чаще своих лизоблюдов.

НОТА ЛЯ. — Уж чего-чего, а ноту ля женщины очень умеют тянуть. Ля-ля-ля — и шуба куплена. Ля-ля-ля — и туфли.

РЕПЕТИЦИЯ ПАРАДА. Кому мы угрожаем, когда показываем свою силу? Никому. Но показываем. И правильно. К нам, в центр, в предпраздничные дни почти не попасть. Вчера до ночи по Тверской и танки, и самоходки, и небывалые доселе БТР и БМП. Сейчас, утром, авиация. Так гремело, так тряслось, так орали испуганные птицы, так выла сигнализация машин во дворах, что жить становилось легче.
И вот — тишина. И вот — сижу. И вот, вспоминаю Александра III. Он не искал любви у Европы: «Будем сильными, и поневоле полюбят». Да, никуда не денутся. Сейчас отторжение. И что? Санкции? Кого испугали? Пояса подтянуть — только и всего.
Стали мы одинокими в мире? Но это благотворно. Одиночество это не простое — духовное. Мы со Христом — мы сильнее всего мира.

И ОПЯТЬ О ТАРАСЕ. О Шевченко. Может, секрет его ненависти к России, к православию в том, что совсем молодым попал в Польшу и там пропитался панской спесью перед слабыми и одновременно холуйством перед сильными. И издевательством над терпеливыми. «Поповские ризы на онучи (портянки) драти, от лампад люльки (трубки) закуряти».

— ТЕЛЕФОН ЗВОНИТ, как смеётся. Голос друга веселит душу: — Вспомнил, сочинил, записывай! Полумоё, полународное: — «За товарища я встану, никуда не убегу: все равно мне, хулигану, погибать на берегу». Ещё, как бы солдатский взгляд в ближайшее дембельство: «Товарищ, серенькие кепочки когда будем носить? Скоро женимся, не станем по вечёрочкам ходить». Ещё: «Вейся, вейся, прививайся ко забору вересок. Шире-дале раздавайся хулиганский голосок». И — сюрреалистический финал: «В чисто поле я пошёл, там милашечку нашёл. Кудревата, без волос, сидит, жубринькает овёс». А? Вслушайся! Жубринькает! Далеко всем до Вятских! Согласен?
— Ещё бы! Никому с нами не тягаться.
В следующую минуту натужно сочиняю ему ответ: — «Поэт, ума палатой полный, не нужно больше строк мирских. Когда покинешь мира волны, тогда спасёт тебя твой стих. — И добавляю: — В устах поклонников твоих». Как?
— Уж очень ты всегда морализируешь.
— То есть занудно?
— То есть, да.

ПАЛЕСТИНА, АККО. Вечер, высокий берег, ресторан. Тепло, дыхание моря. Пограничные прожектора шарят по заливу. Береговые огни. Полная огромная луна. Тоже кажется светильником. Меж нами и морем решётка. Интересно смотреть на ныряльщиков. Некоторые в сверкающих костюмах, как большие рыбы. Сплываются, расплываются. Подводное шоу, так сказать.
Здесь, в районе Акко, в год рождения Пушкина, в 1799 году, Наполеон потерпел своё первое поражение. Оно его ничему не вразумило. Потоптался по Северной Африке, Ближнему Востоку, Европе и полез к нам. Получать по морде. И до сих пор герой. Чего с них взять — Европа.
На набережной, на стене синагоги памятная доска. Мне перевели: «В Акко в 1262 году рабби (такой-то) сказал о необходимости заселения Палестины евреями».

ПЕВИЦА В НАЗАРЕТЕ. Библиотека в гранатовой роще. На ветвях именно одного из деревьев расселась стая больших пеликанов. Сидят хоть бы что, хвосты свесили. Приём в Обществе дружбы. Певица тяжело болела, потеряла все волосы. Голова плотно покрыта палестинской, серой в клеточку, тканью. Училась певица в нашей Гнесинке. Весело говорит: «Хорошо знаю русский. Русски говорю: люблю тебя, внимание, Москва близко Назарету». Поёт. Олег негромко переводит: «На стихи Махмуда Дервиша. «Была весь день печальной, ловила твой взгляд. И боялась его поймать, боялась прочитать приговор себе. Но вот встретились глазами, и стала я счастливой. О, как много и как мало мне надо».
Но в этот раз даже не заехали в храм Благовещения, к источнику, у которого архангел Гавриил подарил Деве Марии белую лилию, сказав, что она родит Сына Божия.

ТАКОЙ ГЕРАНИ нигде не видел, только в Святой земле. Целые деревья, растут прямо на улице. Именно герань, и запах герани. Может быть, отросточки герани принесли в Россию русские паломники. Поклонники. Герань хорошо переносит пересадку.

ЕДИНСТВЕННОЕ ЛЕКАРСТВО. Созданные по образу и подобию Бога, как мы можем быть Им не любимыми? Девочка куколку из тряпочек сошьёт или из глины слепит, так с нею и не расстаётся. А тут — Божие создание, дети мы Божии.
Сам Господь во всём, как человек, «кроме греха». А человеку, после грехопадения, от греха никуда не деться. Так думаю, стоя в очереди на исповедь и сокрушённо понимая, что в десятый-сотый раз надо мне каяться всё в тех же грехах. Не так живу, как хочу, а живу, как не хочу. Именно я та самая свинья, которая, вымытая, опять лезет в ту же грязь, в тут же лужу.
Но, жалея каждого из нас, дал же нам Господь лекарство от грехов? Да. Он видит, что свобода воли, данная человеку, по нашему своеволию часто нам не на пользу. Но Господь не ограничивает нас в этой свободе, ожидая обращение к Нему. И всё для этого есть: молитва, пост, Божественная литургия. Молись, кайся, причащайся. И спасёшься.
И не думай спастись без Бога. И беги, иди, ползи к Нему. Смиренное осознание своей немощности поможет преодолеть волю плоти.
Тяжела борьба за самое ценное, что есть в человеке, за его бессмертную душу. Содрогаешься, узнав от святых отцов, что враг спасения нашего не отойдёт от любого из нас до смертного часа. Будешь умирать, а бесы у изголовья будут крутиться. Вот на отгнание их и дана нам молитва-просьба о причащении «даже до последнего издыхания».
«Если Бог за нас, кто против нас?.. Ибо я уверен, — говорит апостол, — что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».
Причастие — высшее счастье. И оно незаменимо. В нём спасение. Единственное. Господи, помоги!
И вот уже касаюсь лбом Святаго Евангелия, приклоняюсь под епитрахиль, батюшка крестит мою повинную голову, ощутимо постукивая костяшками пальцев по черепу.
Благословляет к Святому Причастию.
Слава Тебе, Господи!

РУССКИЙ БОЛТУН. У Розанова убийственно точно о русском болтуне, который разгулялся на просторах России и русского сознания. Доболтались до революции. А сейчас безответственная болтовня даже увеличилась.
И до чего на сей раз доболтаемся?
Тем более огромная опасность в том, что болтают дураки. Они и тогда были неумными — хотели убивать историческую Россию. И почти убили. Их, говорящих кукол, дёргали за языки очень не дураки, а злобные и хитрые. Но тогдашних дураков всё-таки, хотя и не все, а различали. А сейчас дураков не отличишь — они наловчились болтать, как умные. Им дано всё: микрофоны, экраны, пресса, кафедры, аудитории, оплата болтовни. И полная безответственность.
Болтают и не краснеют депутаты, министры, губернаторы, чиновники. А уж журналисты времени теперешней якобы демократии! Прямо испражняются и блюют на читателей и зрителей. А те, говоря по-блатному, хавают. И ведь часто вразумляются самой жизнью и вроде образумятся, а глядь, опять верят болтунам.
Вспоминая Писание, уместно вспомнить из него о таких: вымытая свинья опять идёт в ту же лужу.
Но лужи всё глубже.

 

Владимир КРУПИН