Место силы

Кирилл Алейников – единственный автор из числа моих знакомых литераторов, который категорически против каких-либо редакторских вторжений в его творчество. Вот и мои замечания он не учёл и оставил всё так, как написал, поэтому некоторые стихи пришлось исключить из данной подборки за два-три неудачно подобранных слова. Однако спорить, что автор не прав – преждевременно.
Кирилл обладает своеобразным поэтическим голосом, и его произведения отчётливо выделяются, поражая своей оригинальностью и новизной. Вот уже более трёх лет я читаю его стихи и постоянно отмечаю их профессиональный рост, искренне удивляясь, почему этот перспективный автор находится вне поля зрения камчатского отделения СПР… Напечатанных в литературных изданиях стихов у поэта Алейникова мало, кроме публикации в журнале «Дальний Восток», есть только те, которые удалось организовать мне. Этот факт даёт основания полагать, что его творчество изданиями России в должной мере не востребовано. Отправив стихи талантливого камчатского поэта в город Иваново одному из самых мощных редакторов России Виктору Соколову, я надеялся на положительный ответ. Так и случилось.

Надеюсь, что публикация в российской газете «Слово» вместе с известным писателем и редактором Виктором Соколовым поможет автору обратить внимание на своё творчество писательских чиновников России.
Кирилл Алейников родился в 1982 году в Петропавловске-Камчатском, где и проживает по сей день. Публиковался в журналах «Дальний Восток», «Бег» (Санкт-Петербург), «Русский писатель»(Санкт-Петербург), «Форум»(Украина), «Невский альманах» (Санкт-Петербург).
Кирилл очень нуждается в нашей поддержке.
Виктор Тихомиров-Тихвинский.

* * *
С пьяной русской безутешной удалью,
Откулачив градинами луг,
Над покосом дальним тучи
сгрудились,
Обнимаясь молниями рук.

По раскисшей глинистой распутице,
Не разжав разбитых в слякоть губ,
Осень груду неба, словно узница,
Спотыкаясь, тащит на горбу.

Я гляжу в глаза озер незрячие.
Облака в них — вереницей лиц,
Тех, что жизнь мою переиначили —
Как воспоминанья пронеслись.

Но душа моя не растревожится
И не дрогнет, от потерь устав.
Жизнь моя, неизъяснимо сложная,
Стала вдруг немыслимо проста:

Сумерки. Тетрадь. Уединение.
Гладь листа бездонна и чиста.
Россыпью идут на дно сомнения,
Черновик души перелистав.

А вокруг поникла отрешенная
От всего земного красота,
И монашкой, верой обожженною,
Пала у незримого креста.

ВУЛКАН
Вдоль чешуи вулкана рыщет хмарь.
Ручьи змеятся вниз по мерзлым
лавам.
Безмолвна и черна, как мертвый
пономарь
Ночь вниз лицом упала вдоль увала.
На темном шлаке — поросль камней.
Тучны поля базальтовых початков
И между них луна прокралась не
Оставив ни следов, ни отпечатков.
Забытый, безымянный мавзолей,
Полуразрушен и полуразграблен,
Стоит вулкан.
Он мертв.
Набальзамирован
Таблицей Менделеева.
Парадным,
Чеканным шагом караул часов
Сменяется у каменной гробницы.
… И у подножья стынет озерцо
Как колесо истлевшей колесницы.

КОСТЁР
В странствиях севером навык
разжечь костер
Из ничего – верно спасает жизнь.
Нужен огонь, дабы не вмерзнуть
в лед,
Необходим, чтоб не спускаться вниз.

Вытащи линзу и – разложив бересту,
Нет! – черновики лучших твоих
стихов –
Дай словам скорчиться грешниками
в аду,
Выжги им души, как солнце –
чертополох!

И через этот искупительный свет,
Сквозь чистилище правды их проведя,
Вычеркни лучших из них, поэт,
Из расстрельного списка небытия.

* * *
Стынет день над заснеженным
полем
Отколовшейся глыбою льда.
Мертвых елей корявые колья
Оцепили продроглую даль.

Ни шахмы, ни пути, ни распутья,
Лишь порожний простор да голынь.
Зябло кутаясь в листьев лоскутья,
Бьет поклоны старуха – полынь.

Холод вкрадчив. Снега нелюдимы.
Исчезая в пространстве пустом,
Он шагает в зимы сердцевину
С перекошенным песнею ртом.

Вязнет песня, хрипит, не поется:
Пилит горло беззубой пилой.
В ледовитой тиши раздается
Каторжанский немолкнущий вой.

И летит в помутнелое небо,
Где расправила крылья беда…
Смерть идет в хлопьях свежего
снега.
...И в зрачках замерзает вода.

* * *
Вселенная – яблоня в августе!
Сгибаются ветви от звезд.
День, еле дыша от усталости,
Жару на телеге увез.

Туман, ковылявший покосами,
Минуя болотистый лог,
Прокрался, таясь между соснами,
Затягивать петли дорог.

И полночь, старухой косматою,
С горбом, как чугунный горшок,
Ухватами рук вороватых
Упрятала месяц в мешок.

Согнувшись в три черных погибели,
Заброшенным полем пошла.
И до-о-олго в дали еще слышен был
Ее неразборчивый шаг…

* * *
Опричником
В тумане едет ночь.
Сухое разнотравье
Безмолвствует.
И головой к седлу
Привязано за бороду
Полцарства.
Дороги растоптались вдаль.
В грязи
Легли пути,
Вразброд расковылявшись.
Ухабами измеренная Русь
Сажает на кол
Новые пространства,
И те,
В предсмертных корчах
Льют и льют
Пушнину на ладони государя.
Русь распирает вширь.
Она дородна
И тяжела.
Медведицей с кольцом,
Продетым в нос,
Она то сладко дремлет,
То вдруг ревет,
Да так, что скоморохи,
Слова забыв,
Стремглав бегут,
Крестясь.
А иногда она,
Потехи ради,
Ломает спины 
Грустным мужикам
И насмех задирает
Невиновных,
Покуда царь
Хохочет до упаду,
И мужики не кончатся
Совсем.

ТВОРЧЕСТВО
День за днем, вразброд и наизнанку,
Оголтело, рьяно, вразнобой
Я беру слова и спозаранку
Их веду, мычащих, на убой.

Я вяжу их к изгородям речи
За веками росшие рога.
Ржавью или кровью накрест мечен 
Леденящий обух топора?

Я сведу сегодня воедино
Этих слов неимоверный гурт.
Неизбежно, неисповедимо
Я начну свой обреченный труд.

И в чаду ударов и ругательств,
Тушей ослабевшею скользя,
По траве сучит ногой анапест
Крепкими  рогами грязь меся.

Это — не стихи, а бойня речи.
Жертва в ожиданье божества…
Клювом рвет дымящуюся печень 
Ворон, не скрывая торжества.

Черновик – не рукотворный лепет:
Слышен в нем и рев, и костный хруст.
Исключенье – неизбежный метод –
Общий для природы и искусств.

ЗИМА БЕЗЫМЯННАЯ
На простуженной дороге,
Где, впряжен в пустые дроги,
Месяц топчется двурогий,
Ветер – сжал кулак

И пошел искать в ненастьях,
У кого тепло украсть бы,
Звезды задувает, гасит, 
Прячет в буерак.

Ты – сестра родная ветру,
Кружишь снежной круговертью,
Рука об руку со смертью,
Вьешь – ворожея!

Путнику дорогу скроешь,
Заведешь, в снегу зароешь,
Запоешь, завьешь, завоешь,
Словно плачея.

Ты нашептываешь сказки,
Прибаутки и побаски,
В скоморошьей прячешь маске
Бледное лицо…

Сыпь же полными горстями
Смех ядреный с бубенцами,
Одари гостей на память
Связками песцов!

Необъятна, неотступна,
Безымянна и беспутна,
Ослепи своей преступной
Дикой красотой!

В пушняке расшивов снежных
Сбрось небрежные одежды,
Объявись бесстыдной, грешной,
Праведной, святой.

Вся в предчувствии разлуки,
В смертной стуже, в смертной
муке,
Заломи деревьям руки
И, невдалеке

Полынью переступая,
Оступись, скользни по краю;
Мерзлых губ не разжимая -
Захлебнись в реке.

На берегу — нехитрые дары...
На берегу – нехитрые дары:
Обломок дерева, канат, бутыль,
канистра…
Кулик, предчувствуя финал
своей игры,
С коротким вскриком поднимается
под выстрел.

Тревожит ветер, холоден и груб —
Природы пристав в поисках заданья.
И океан, как никелевый рубль,
Болтается в кармане мирозданья.

Чуть теплится песок в ногах у скал.
Ночь отлетает. Сумерки рассвета.
Я с выстрелом беспечно опоздал…
В осеннем небе блещет хвост
кометы.

ОДИНОЧЕСТВО
Одиночество не закроешь в сейфе.
Его не повесишь на гвоздь в прихожей.
Оно повсюду с тобой: в кофейне;
Когда опускает глаза — прохожий,
И, особенно, в вопле чайки,
Когда сжимаешь горло початой
Бутылки отчаяния
На океанском пляже,
Где водоросли – словно мотки пряжи,
Выпавшие из цепких,
морщинистых рук
Вечности – так оно коротает
время;
Одиночество — это смерть
в постели,
На простыне, ледяной, как берег 
Осенью, в ноябре...
...И в час отлива – понимаешь –
Слова – это лишь сварливо
Кричащие чайки
Сквозь океанский гул.
И стихи твои – лишь отпечатки
Их следов на пустом берегу.

* * *
Чем ты исчертишь, писарь-время,
Пергамент моего лица?
Морщин ли ты наложишь бремя?
Печать ли черного купца?

Какую славу напророчишь
Стихам – блестящую впотьмах,
Или перо острей заточишь
И резанешь им впопыхах?

Мой почерк, варварский и пьяный,
Хранит мою живую речь,
Но чья доверчивая память
Мой голос сможет уберечь?

И чьи запекшиеся губы
Их смогут тяжко прохрипеть,
Когда ударит сердце глухо,
Как в землю ударяет плеть?

Их люди навсегда забудут?
Нет, человек совсем простой
Стихов засаленное блюдо
С похмелья выставит на стол.

И сквозь тяжелый, кислый воздух,
Что, как бутыль, стоит – почат,
Вдруг, как раскаяние вора,
Стихи, нахлынув, зазвучат.

Да! Зазвучат стихи, нахлынут,
И горлом выплеснется кровь,
И мой язык на блюде стынет –
Казненный чернью, скоморох.

Что скажешь ты,
процентщик- время,
Упрямой смерти ростовщик?
Кому воздашь ты полной мерой
За мой отрезанный язык?

ХУДОЖНИК
Ассоль Сас
Горлом пересохшего колодца
Хлынул сумрак на твою ладонь.
Не художник ты – канатоходец
Между светом и кромешной тьмой.

Растеклась – расплавленною
ночью –
Тушь по белой мякоти листа.
Не рисуешь ты – наводишь порчу,
Ворожишь, бумагу распластав.

Слышишь ли ты Музы шаг летящий?
Черный цвет, как Зверь, неукротим.
Оттого ли криком леденящим
Полнятся глаза твоих картин?

Жесткой, старой кисти поступь
волчья,
Вдохновенья заметенный след…
Почерк ночи груб и неразборчив –
Наизнанку вывернутый свет.

* * *
Объять светил согласный строй,
Услышать ход планет бесшумный,
Принять комету на постой
И вдруг понять, что ты – безумен.

Расчислить строгий механизм
Галактик, лун и звезд – всех сразу,
И распознать, что в смерти –
жизнь;
Ее звериный, древний разум.

Дар речи потерять. Темня,
Заговорить словами чисел.
Разъять Вселенную, понять
Ее бесчеловечный смысл.

И на цитаты разобрать 
Весь мир по внутреннему слуху,
И вечность пригвоздить – как муху 
К бумаге – кончиком пера.

 

Кирилл АЛЕЙНИКОВ