slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Июнь 41-го. Катастрофа под Минском и расстрел генералов

МИХЕЕНКОВ Сергей Егорович родился в 1955 г. в деревне Воронцово Куйбышевского района Калужской области. Служил в армии на Чукотке. Окончил филологический факультет Калужского государственного педагогического института им. К. Э. Циолковского и Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. Работал журналистом, учителем, научным сотрудником краеведческого музея, занимался издательской деятельностью. Автор пятнадцати книг прозы. Повести и рассказы публиковались в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Юность», «Ясная Поляна», «Воин России». Лауреат премий им. Н. А. Островского и А. Хомякова. Живёт в г. Тарусе на Оке.
«...арестовать и судить
как mpуса и предателя».
Нередко слышишь категоричное: Жуков был человеком Сталина и выполнял то, что ему приказывал Верховный. Это верно. Но лишь отчасти.
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Поздно вечером 26 июня 1941 года я прилетел в Москву и прямо с аэродрома — к И.В. Сталину. В кабинете И.В. Сталина стояли навытяжку нарком С.К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И.В. Сталин был не в лучшем состоянии.
Поздоровавшись кивком, И.В. Сталин сказал:
— Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся об­становке? — И бросил на стол карту Западного фронта.
— Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться, — сказал я.
— Хорошо, через сорок минут доложите.

Мы вышли в соседнюю комнату и стали обсуждать положение дел и наши возможности на Западном фронте».
Предложения военных «И.В. Сталиным были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями».
И Генштаб, и Ставку беспокоили события, происходившие в Белоруссии и Прибалтике. Серия запланированных контрударов силами механизирован­ных корпусов вылилась в несогласованные между собой попытки сбить темп немецкого наступления и ничего, кроме колоссальных потерь в живой силе и технике, Красной армии не принесла. Донесения свидетельствовали о низкой активности авиации, которая должна была прикрывать механизированные корпуса на марше, когда они особенно уязвимы, а также взаимодействовать с танками и бронетехникой на поле боя. Ничего этого не получилось. Почти везде катастрофически отставали от танков пехота и артиллерия. И те удары, которые удалось осуществить, проходили практически без артиллерийского обеспечения. За исключением нескольких эпизодов, когда особенно результативно проявили себя истребители танков.
На гродненском направлении удалось на короткое время приостановить немецкое наступление.
Контрудар Северо-Западного фронта из района Каунаса закончился полным провалом.
Тем временем на постоянные запросы доложить обстановку штаб Западного фронта и штабы армий, действующих в районе Белостока и Минска, отвечали то невнятицей, то немотой. Молчали и представители Ставки, посланные туда. Жукова беспокоило, что штаб Западного фронта, возможно, потерял управление, что действия армий и корпусов, брошенных в бой, скорее всего носят характер беспорядочного сопротивления. Вот почему молчит Кулик, посланный разобраться в происходящем. Вот почему молчит Болдин.
Посоветовавшись с Тимошенко и своим штабом, Жуков доложил обстановку и предложил в качестве срочной меры создать группу резервных армий Главного командования. В состав резерва включить 19-ю, 20-ю, 21-ю и 22-ю армии. Этими сильными армиями заставить рубеж Невель—Витебск—Могилёв—Жлобин—Гомель—Чернигов и далее по Днепру до Кременчуга. Одновременно создавался тыловой оборонительный рубеж по линии Селижарово—Смоленск—Рославль—Гомель. Сюда предполагалось срочно передисло­цировать дивизии двух резервных армий Ставки.
Создавался Резервный фронт. Командовать им было поручено маршалу Будённому.
Сталин с неохотой соглашался на предложения военных о переходе к обороне. Долго думал, ходил вокруг карты. Наконец кивнул:
— Хорошо, мы подумаем. Товарищ Жуков, что ещё можно сделать для выправления положения на фронте и улучшения ведения боевых действий нашими армиями?
Следующее предложение, высказанное начальником Генштаба на том со­вещании, заставило многих вздрогнуть:
— В сложившихся обстоятельствах считаю необходимым срочно пере­смотреть дела незаконно арестованных генералов и офицеров Красной ар­мии. Их возвращение в войска существенно поможет общему делу.
Вскочил Каганович. Напрягся и заёрзал на стуле Ворошилов. У Берии задрожало пенсне.
— Разве у нас есть незаконно арестованные?! — почти в один голос вос­кликнули они.
— Есть, — неожиданно встал Тимошенко. — Есть незаконно арестованные. Среди них прекрасные командиры, толковые специалисты. Они нужны сейчас на фронте, в штабах. Ни в каких заговорах они не участвовали, это честные патриоты, преданные партии и Красной армии люди.
— Вы можете подготовить такой список, товарищ Тимошенко? — нео­жиданно спокойно отреагировал Сталин.
— Да, могу, — твёрдо сказал Тимошенко.
И Сталину, и всем членам Политбюро стало ясно, что этот вопрос начальник Генштаба и нарком обороны внесли, предварительно договорившись и тща­тельно продумав все детали. И список у них наверняка уже подготовлен...
Несогласные ждали реакции Сталина. И Сталин уступил военным.
— Хорошо, — кивнул он. — Давайте список. Мы подумаем.
Но пока Жуков докладывал, пока Ставка совещалась и принимала ре­шения, события развивались с молниеносной быстротой, и многие расчёты, только что доложенные Генштабом в качестве предупредительных мер, ока­зались попросту смятыми гусеницами немецких танков.
И вот тут-то произошло второе серьёзное столкновение двух характеров.
Известно, что 28 июня Сталин провёл основной приём посетителей до 23.00, только Берия и Микоян вышли из его кабинета после полуночи.
Двадцать девятого июня канцелярия Сталина не зарегистрировала ни одного посетителя. Именно это обстоятельство дало некоторым исследователям повод предположить, что Сталин в этот день был настолько расстроен, что впал в транс. Нет записей о посещении кремлёвского кабинета Сталина и за 30 июня.
Но вот что пишет в своих мемуарах Микоян: «29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда ещё не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил нам всем поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.
В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить её не могли. Потом Сталин и другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.
Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить. Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался, как баба, и выбежал в другую комнату. Молотов пошёл за ним.
Мы все были в удручённом состоянии. Минут через 5—10 Молотов привёл внешне спокойного Жукова, но глаза у него были ещё мокрые. Догово­рились, что на связь с Белорусским военным округом пойдёт Кулик (это Ста­лин предложил), потом других людей пошлют. Такое задание было дано за­тем Ворошилову. (Григорий Иванович Кулик — род. 9 ноября 1890 г., с. Дудниково, Полтавской губ. Маршал Советского Союза. Расстрелян 24 августа 1950. В 1956 реабилитирован. — Ред.).
Его сопровождал энергичный, смелый, расторопный военачальник Гай Туманян. Предложение о сопровождающем внёс я. Главное тогда было вос­становить связь. Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали успешно развиваться в районе Перемышля. Но войска Белорус­ского фронта оказались тогда без централизованного командования. Сталин был очень удручён».
Колоритная картина, не так ли? Но сразу вылезает наружу кавказский акцент. Хотя не это главное в воспоминаниях Микояна. «Энергичный, смелый, расторопный» Туманян на фоне плачущего, «как баба», начальника Генштаба — это всего лишь слабость. Сила же Микояна в другом. Он был человеком Хрущёва. В том числе и в мемуарах. Политики такого уровня, как известно, в отставку не уходят — они пишут мемуары, которые работают и после их ухода. На преемников, на семейный клан, наконец. Хрущёву выгодно было показать Сталина ничтожеством, в трудный момент растерявшимся человеком, которого надо было вытаскивать с дачи и заставлять руководить страной. Вот мы сейчас как раз и рассматриваем дни «растерянности» Сталина.
Так что верить Микояну можно до определённой степени.
Молотов, обычно весьма сдержанный в характеристиках, в своих беседах с писателем Феликсом Чуевым и об этом дне, и о Микояне сказал буквально следующее: «И сам-то Анастас был гнилой. Микоян очень связан с Хрущё­вым. Я думаю, что он настраивал Хрущёва на самые крайние меры».
Совершенно иначе пересказал эту историю со слов Молотова писатель Иван Стаднюк. Иван Фотиевич, работая над романом «Война», встречался со свидетелями и героями тех событий, в том числе и с Молотовым. «Верно то, что вечером 29 июня Сталин потерял самообладание, узнав, что немцы второй день хозяйничают в Минске, а западнее столицы Белоруссии враг захлопнул капкан вокруг основной массы войск Западного фронта, что значило: путь гитлеровским войскам на Москву открыт.
Не дождавшись очередного доклада наркома обороны Тимошенко и на­чальника Генштаба Жукова об оперативной обстановке, Сталин с рядом чле­нов Политбюро внезапно появился в Наркомате обороны.
Это был самый опасный момент во взаимоотношениях верховной госу­дарственной власти и высшего командования Вооружённых сил СССР, была грань, за которой мог последовать взрыв с самыми тяжёлыми последствиями. Подробно расспросив Молотова о том, как всё происходило, я, работая над второй книгой «Войны», написал главу, стараясь не смягчать в ней остроты случившегося, но и не давать неприятных деталей: уж в очень грубых, взаимно оскорбительных и нервных тонах вёлся разговор, с матерщиной и угрозами...
Ссора закончилась тем, что Жуков и Тимошенко предложили Сталину и членам Политбюро покинуть кабинет и не мешать им изучать обстановку и принимать решения».
Нет, это была не просто ссора по поводу, а принципиальная схватка, которая определяла дальнейшие взаимоотношения... И потом: что значит, «Жуков и Тимошенко предложили Сталину и членам Политбюро покинуть кабинет и не мешать...». Вежливо сказали: мол, пожалуйста и прочее?.. Нет, там, во время этого разговора, видимо, стены тряслись, так что двери сами собой открывались... Кто-то должен был отступить. Самый мудрый. И он отступил.
Историк Николай Зенькович, уже со слов Стаднюка, пересказывает историю схватки в наркомате так: «Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет... Изумлённый такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу».
Похоже, именно с дачи Сталин в этот день и приехал в наркомат. Вместе с членами Политбюро.
По воспоминаниям тех, кто в тот день сопровождал Сталина, он в сердцах выпалил: «Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, всё это просрали». Разговор с военными впечатлил его сильно.
Вот так, от микояновской политкорректности в пользу Хрущёва история откочевала к жуковским матюкам.
Сам же маршал в своих мемуарах продемонстрировал верх сдержанности: «Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли известие о том, что нашими войсками оставлена столица Белоруссии». И далее, уже ближе к теме: «29 июня И.В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку главного командования, и оба раза крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении».
Ни о «портяночниках», ни о «писаришках» маршал вспоминать не захотел. И уж тем более — о том, в каких выражениях сам «разговаривал» со Сталиным.
Все эти тяжёлые беседы и матерные консультации всплывут позже, после войны. Жукову не простят ничего.
А Тимошенко будет молчать.
Двадцать седьмого июня Жуков связался по «Бодо» с начальником штаба Западного фронта генералом Климовских. Генерал докладывал, что Минск ещё наш, что немцы у Смолевичей высадили десант, но части 44-го стрелкового корпуса его уже добивают, что противник подошёл к укрепрайону, что «Барановичи, Бобруйск, Пуховичи до вечера были наши...»
Вопросы Жукова были кратки, но объёмны:
— Где Кулик, Болдин (Иван Васильевич, 1892—1965 гг., командарм Великой Отечественной войны, с 1944 г. генерал-полковник. — Ред.), Коробков (Александр Андреевич 20.06.1897—22.07.1941 г., командующий 4-й армией, генерал-майор. — Ред.)?
— От Кулика и Болдина сообщений нет. Связались с Коробковым, он на КП восточнее Бобруйска. Соединение Хацкилевича подтягивалось к Барановичам, Ахлюстина — к Столбцам.
Климовских докладывал о 6-м генерала Хацкилевича и 13-м генерала Ахлюстина механизированных корпусах 10-й армии. Хацкилевич погибнет в эти дни при попытке вырваться из окружения. Ахлюстин — через месяц, в районе Пропойска, при форсировании реки Сож. В плен попадёт командир 4-й танковой дивизии 6-го механизированного корпуса генерал Потатурчев. После допроса немцы его поставят к берёзе, но пуля, пробив грудь, не заденет жизненно важных органов, и он выживет. В январе 1942 года он выйдет под Тулой на позиции 50-й армии, которой в то время будет командовать генерал Болдин. Выручить его Болдин не сможет или не захочет. Потатурчева арестуют. Умрёт он в тюрьме в 1947 году. В 1953 году его реабилитируют, вернут звание и орден Красной Звезды, вдове назначат пенсию.
1941 год был годом множества трагедий. И они, в своём множестве, сра­стались в одну, общую, гигантскую. Вот с нею-то, как с драконом, и схватил­ся Жуков, ещё не зная, уцелеет ли его голова в той смертельной схватке...
— Где тяжёлая артиллерия? — продолжал Жуков.
— Большая часть тяжёлой артиллерии в наших руках. Не имеем данных по 375-му и 120-му гаубичным артиллерийским полкам.
В завершение Жуков предостерёг:
— Смотрите, чтобы противник ваш Минский УР не обошёл с севера. За­кройте направления Логойск—Зембин—Плещеницы, иначе противник, обой­дя УР, раньше вас будет в Борисове. У меня всё. До свидания.
Так и случилось. Через несколько часов немецкие танки при поддержке мотопехоты обошли Минский укрепрайон с севера и атаковали порядки 100-й стрелковой дивизии генерала Руссиянова в районе Острошицкого городка. Дивизия дралась храбро и умело. Было подбито около 100 танков про­тивника. Но сила силу ломит, вскоре дивизию Руссиянова оттеснили, и не­мецкие танки хлынули в северный пригород Минска.
В ту ночь Жуков почти не спал. Прилёг в кабинете на диване около 5.00. В 6.00 был уже на ногах. Сердце было не на месте. В 6.45 по телефону связался со штабом Западного фронта. Потребовал командующего. Павлов ответил. <…> Странное впечатление производит этот разговор. Жуков пытается узнать у командующего Западного фронта, в каком состоянии его войска. Тот отвечает неконкретно либо конкретно, но говорит не о столь существенном. О танковой колонне, которая прямиком шла к Бобруйску, он упомянул вскользь и почти пренебрежительно: проскочили, мол, 12 танков... При этом обещал драться за Бобруйск и послать туда едва ли не последний свой ре­зерв. А между тем немцы были уже в Бобруйске!
С занятием Бобруйска рухнуло всё оперативное построение наших войск на возможный отвод частей на тыловой рубеж и эвакуацию складов и тяжёлого вооружения. Генерал Модель овладел крупнейшим железнодорожным узлом, где сходились также шоссейные дороги. Таким образом, у противника появилась возможность беспрепятственно наступать, ломая уже не боевые порядки, а тылы южного фланга Западного фронта. 24-й моторизованный корпус 2-й танковой группы Гудериана, авангардом которого была дивизия Моделя, мгновенно воспользовался ситуацией, и через четверо суток немецкие танки и мотоциклисты были уже на Днепре и с ходу попытались захватить плацдармы на восточном берегу, но были отбиты решительными действиями 63-го стрелкового корпуса под командованием комкора Петровского.
Тридцатого июня Сталин, по всей вероятности, ещё не окончательно погасив в себе ярость и уже приняв для себя решение по поводу судьбы коман­дования Западного фронта, позвонил Жукову и приказал вызвать генерала Павлова.
Можно себе представить, что происходило в душе Жукова, когда он связался со штабом Западного фронта и приказал генералу Павлову срочно прибыть в Москву.
Жуков был неглупым человеком и «тайны кремлёвского двора» постепенно постигал, хотя, надо признать, всегда старался держаться от них в стороне. Раньше обречённых вытаскивал своим звонком из военных округов в столицу нарком Ворошилов. Так было с командующими округами Якиром, Уборевичем, Великановым, Ефремовым. Последнему, к счастью, ареста, пыток и расстрела удалось избежать.
И вот «работу» Ворошилова должен был сделать он, Жуков.
В своих мемуарах маршал о приезде Павлова написал очень коротко, но с явным сочувствием к обречённому: «На следующий день генерал Д.Г. Павлов прибыл. Я его едва узнал, так изменился он за восемь дней войны. В тот же день он был отстранён от командования фронтом и вскоре предан суду. Вместе с ним по предложению Военного совета Западного фронта судили начштаба генерала Климовских, начальника войск связи генерала Григорьева, начальника артиллерии генерала Клич и других генералов штаба армии».
В те дни Военным советом Западного фронта был Мехлис, он и писал предсмертные «реляции» на генералов штаба Западного фронта.
Шестого июля Мехлис, оперативно «во всём разобравшись», телеграфировал в Москву: «Москва, Кремль, Сталину. Военный совет установил преступную деятельность ряда должностных лиц, в результате чего Западный фронт потерпел тяжёлое поражение. Военный совет решил:
1) Арестовать бывшего начальника штаба фронта Климовских, бывшего заместителя командующего ВВС фронта Таюрского и начальника артил­лерии Клич.
2) Предать суду военного трибунала командующего 4-й армией Короб­кова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42-й стрелковой дивизии Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.
3) Нами арестованы начальник связи фронта Григорьев, начальник то­пографического отдела фронта Дорофеев, начальник отделения отдела укомплектования фронта Кирсанов, инспектор боевой подготовки штаба ВВС Юров и начвоенторга Шейнкин».
У Жукова с Мехлисом были всегда плохие отношения. Началась эта не­приязнь ещё на Халхин-Голе, когда начальника Главного политуправления РККА прислали в Монголию в район боевых действий «проверить» Жукова. Видимо, уже тогда между ними произошло нечто похожее на «разговор» с Куликом или со Штерном. Мехлис начал энергично давать советы штабу 1-й армейской группы, как лучше бить японцев. Его сдержанно выслушивали, но поступали так, как считали нужным. Вскоре он был отозван из зоны боевых действий. К 1941 году взаимная неприязнь между Жуковым и Мехлисом приняла характер устойчивый и, как впоследствии оказалось, непреодолимый. Судя по их стычкам, Мехлис считал, что Жуков держит камень за пазухой, то есть является замаскированным врагом. А Жуков презирал Мехлиса как бездарного военного, комиссара но особым поручениям и не пропускал случая остудить его комиссарский пыл. Но, странное дело, фрагмент «Воспоминаний и размышлений» почти повторяет, пусть в урезанной редакции и более сдержанном тоне, телеграмму Мехлиса Сталину.
Время было суровое, жестокое и требовало адекватных решений, и мы должны быть благодарны своим дедам и прадедам за то, что тогда, в тех страшных обстоятельствах у них хватило силы воли и характера переломить ход событий, выправить положение на фронтах и победить.
Постепенно обстановка стабилизировалась. Отступление Красной армии замедлялось. Сопротивление усиливалось.
Но жертвы были огромными. В Белостокском и Минском «котлах» сгинули 11 стрелковых, две кавалерийские, шесть танковых и четыре механи­зированные дивизии. Погибли трое командиров корпусов и двое командиров дивизий. Попали в плен двое командиров корпусов и шестеро командиров дивизий. Пропали без вести один командир корпуса и двое командиров ди­визий. В сводке германского главного командования 11 июля 1941 года бы­ли подведены итоги боёв группы армий «Центр»: в Белостокском и Минском «котлах» взято в плен 324 тысячи человек, в том числе несколько старших генералов, захвачено 3332 танка, 1809 орудий и другие многочисленные во­енные трофеи. В результате «ослабления мобилизационной готовности войск» Белорусского Особого военного округа со стороны штаба округа под Белостоком, а затем западнее Минска в Налибокской пуще, немцы окружили, уничтожили и пленили основные силы 3-й, 4-й, 10-й и 13-й армий Западного фронта.

Сергей МИХЕЕНКОВ
* Полный текст готовится издательством «Молодая гвардия» в серии ЖЗЛ. Журнальный вариант романа-биографии публиковался в № 6/2014 и № 5-6/2015 «Нашего современника».

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: