Главный поэт эпохи

Почти четыре десятилетия ключевой поэтической фигурой в советской литературе являлся Александр Твардовский, живой свидетель коллективизации, Великой Отечественной войны, взлёта могущества державы, возглавлявшейся Коммунистической партией, бюрократического омертвления этого «лучшего и передового авангарда эпохи», нарастания в обществе «немой боли» от трагической противоречивости советского бытия.
    Эти этапы явились основными темами эпических произведений великого поэта «Страна Муравия» (1936; Гос. пр. СССР, 1941), «Василий Тёркин» (1941—1945; Гос. пр. СССР, 1946), «Дом у дороги» (1946, Гос. пр. СССР, 1947), «За далью — даль» (1953—1960; Лен. пр., 1961), «Тёркин на том свете» (1963), «По праву памяти» (опубл. в 1987 г.), лирических шедевров «Про деда Данилу» (цикл), «Ивушка», «Я убит подо Ржевом», «Я знаю, никакой моей вины...», «Ни ночи нету мне, ни дня...», «Не много надобно труда...», «О сущем», «Памяти матери», «Берёза», «На дне моей жизни», в том числе сборника «Из лирики этих лет. 1959—1967» (1967; Гос. пр. СССР, 1971), повести «Дневник председателя колхоза», очерков «В родных местах», прозаической книги «Родина и чужбина», рассказов «Заявление», «Костя», «Печники», литературно-критических статей и выступлений.

  Шедшего, как он сам говорил, «За валом огня. И плотней к нему. / Сробел и отстал — крышка!» Александра Твардовского невозможно понять без постижения того «огневого вала» — «бегущего дня».
  А суть времени с середины тридцатых до рубежа шестидесятых-семидесятых годов минувшего века, в которые родились творения великого поэта, заключена в следующем. Входившие в название страны слова «советские» и «социалистические» суть неопровержимые свидетельства партийного характера государственности СССР. Ушли из жизни эти сущности, и исчез не только титул, но сама узко запрограммированная Родина вместе с КПСС и сотворённою ею эпохой.
  C первых шагов А. Твардовского на поле изящной словесности по сегодняшний день литературная критика оценивает поэта с функциональной вершины времени, в котором жил творец, а не вечности, как следовало бы. В этом плане отношение к поэме «Страна Муравия», имевшей громкий успех и сразу сделавшей автора главой советских поэтов, пожалуй, наиболее показательно.
  Ещё в довоенной энциклопедии она отмечена как вещь о победоносном шествии колхозного строительства, сокрушении единоличника — примерно так на неё смотрят критические модельеры и сегодня. Хотя на их глазах произошёл отход от марксова понимания жизни в русле классовой борьбы. Но суть бессмертного эпоса совершенно в другом: какой изумительно правдивый характер народа в лице крестьянина Никиты Моргунка создал автор «Страны Муравии»! Поэма стала личным памятником поэта 92 процентам населения России, являвшегося сельским в 1917 году, году Октябрьского государственного переворота. Главный герой первого произведения Александра Твардовского предстаёт одним из прекрасных символов русского человека. В чём творец видит его основные черты? В первую очередь в неизбывной любви к Родине — «радостной земле»:
  Земля!..
  От влаги снеговой
  Она ещё свежа.
  Она бродит сама собой
  И дышит, как дежа.
 
  Земля!..
  Она бежит, бежит
  На тыщи верст вперёд.
  Над нею жаворонок дрожит
  И про неё поёт.
 
  Земля!
  Всё краше и видней
  Она вокруг лежит.
  И лучше счастья нет, — на ней
  До самой смерти жить.
 
  Земля!
  На запад, на восток,
  На север и на юг...
  Припал бы, обнял Моргунок,
  Да не хватает рук...
  Крестьянин — основной труженик на ней, кормилец рода человеческого, относящийся ко множеству своих дел сердечно: «Из всех излюбленных работ / любил Никита обмолот». Именно на току, да ещё в чужой деревне, проявляет себя Моргунок как личность, для которой дело является смыслом и полнотой жизни, гордостью за свои умения, силы, вдохновенным единением с людьми.
  Публицист и социолог, идеолог панславизма Николай Данилевский (1822—1885) утверждал, что национальная идея находится в высших планах бытия. Широкомасштабное полотно «Страна Муравия» подтверждает осуществление её на земле наших предков. Ведь, пожалуй, нигде на свете не найти такого искателя мифической стороны Муравии, которая дорога ему верностью «всем крестьянским правилам». Тем, что там «Земля в длину и в ширину — /Кругом своя. / Посеешь бубочку одну, /И та — твоя... И никакой, ни боже мой, — / Коммунии, колхозии». Кстати, первый Декрет советской власти наделял крестьян землей. При метаморфозе её в колхозную, в условиях крушения вековых устоев Моргунок хочет жить так, как подсказывает сердце, возросшее на дедовском укладе. Он желает владеть не только своими пахотными десятинами, но также сенокосными и прочими угодьями, живностью. Скажем, иметь собственного коня и оттого чувствовать свою значимость в этом мире:
  На своём коне с дугой
  Ехать подходяще:
  Всякий видит, кто такой, —
  Житель настоящий.
 
  На своём коне с дугой
  Ехать знаменито.
  Остановят: — Кто такой?
  — Моргунов Никита.
  У крестьянина из деревни Васильково, Касплянского сельсовета, что на Смоленщине согласно документам «Семья... семь душ. / И хлебозаготовки, и страх, и труд, и гуж. / И двор со всей скотиной, / И хата в три окна. /Единый — семь с полтиной, — / Уплаченный сполна». Казалось бы, дома он был по горло занят многочисленными, многотрудными и самыми приземлёнными делами. До путешествия ли за мечтой? Но Никита Федорович Моргунов — настоящее божье создание, не искусственное.
  Дух — самое главное, что отличает человека от животного, по большому счёту он — сам человек. Таков васильковский житель в армяке на российских дорогах «года великого перелома». «Был Моргунок не так умён, /Не так хитёр и смел, / Но полагал, что крепко он /Знал то, чего хотел...» Он не является рабом ни предавших Христа церковников, ни идеологических поводырей общества— «тех же жуликов, тех же воров и законом революции всех взявших в плен» (С. Есенин). Во внутреннем обращении к Сталину Никита «Слагал, как песню, речь свою /Душевно и открыто». И так же по природному закону человечности, доверчиво он относится к бывшему деревенскому богачу — врагу Сталиных, бежавшему из ГУЛАГа соседу Илье Бугрову: «Он угощал его, любя, / Считал — в беде сосед». В конечном счёте народ, который символизирует главная фигура «Страны Муравии», оказался обманутым «классовыми врагами» одной и второй пробы: уголовными «страдальцами за трудовое крестьянство» — большевиками, практически покончившими с российской деревней, и богатеями с царских времён бугровыми-грачевыми, нещадно эксплуатировавшими односельчан-тружеников, презиравшими их, а в новых условиях откровенно вступившими на криминальный путь. Так, Илья Бугров стал просто вором и мошенником: украл у Моргунка за его хлеб-соль коня да под видом слепого нищего, обманывая не догадывающихся о его зрячести жителей других мест, выманывает у них последние гроши.
 
* * *
  На сайте «Соловки» я нашёл «Личное дело», весьма проницательную запись (http://www.solovki.ca/writers_023/tvardovsky.htm). Её предваряют строки из автобиографии А. Твардовского: «Только со «Страны Муравии» я начинаю счёт своим писаниям, которые могут характеризовать меня как литератора». А дальше идет такой текст:
  «В одной из публикаций о Твардовском мы прочитали, что поэт поддерживал и одобрял сталинскую коллективизацию, раскулачивание и высылку «кулаков» в Соловки. Странно было читать это, зная пронзительные строки:
  ...Их не били, не вязали,
  Не пытали пытками.
  Их везли, везли возам
  С детьми и пожитками.
  А кто сам не шёл из хаты, —
  Кто кидался в обмороки, —
  Милицейские ребята
  Выводили под руки ...
 
  — Что за помин?
  — Помин общий.
  — Кто гуляет?
  — Кулаки!
  Поминаем душ усопших,
  Что пошли на Соловки...»
  Невозможно не согласиться с такой трактовкой примечательных отрывков. Она тем более дорога, что, видно, имеет не литературный, а сугубо народный характер. По сравнению с ней оценки той же самой вещи, сделанные рекламно лидирующим в области поэзии Евгением Евтушенко, выглядят просто бездарными: «воспевает коллективизацию», «в ранних насильственно ложных по исторической концепции поэмах»... Кроме того, почему множественное число, если поэма «ранняя» — одна, как считал сам А. Твардовский? Две другие явились «ученическими упражнениями», «ездой со спущенными вожжами», он их не переиздавал. Зачем шулерничать?
 
* * *
  Самым известным произведением Александра Твардовского является поэма «Василий Тёркин» — яркое воплощение русского характера в годы Великой Отечественной войны, гимн его смелости, стойкости, отваге. Обилие сказанного о ней, общее признание «Книги про бойца» главным поэтическим произведением об огненных сороковых минувшего века позволяют мне ограничиться лишь одним отзывом — Ивана Бунина, первого нобелевского лауреата в ряду отечественных писателей: «Это поистине редкая книга — какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный, народный солдатский язык — ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова».
 
* * *
  Дочь поэта, вызвавшего в столь молодые годы громадную сенсацию «Страной Муравией», доктор исторических наук профессор Валентина Твардовская, в год 95-летия отца, отвечая на один из вопросов корреспондента «Медицинской газеты» Владимира Королёва, сказала: «Дом у дороги» — полупрочитанная поэма. Она не ко двору пришлась. После войны — сплошное ликованье, все ему говорили: «О чём вы!». Думаю, это очень точное наблюдение. Празднуя 65-летие Великой Победы и 100-летие лучшего из лучших певцов всенародного подвига, самое время развить мысль Валентины Александровны. 2010-й не 1946-й, когда появился шедевр нынешнего юбиляра. Та свежая праздничность далеко позади. Что же мешает теперь говорить в полный голос о неизбывном горе солдатки Анюты Сивцовой, с тремя детьми угнанной в немецкое рабство; беременной четвёртым, родившемся уже в неволе? «Что не могла глядеть назад, /Где дом пылал зажжённый, /Как гнал её чужой солдат / На станцию с колонной; / Что не могла она сберечь /В саду трёхлеток-яблонь; / Что шла, покинув дом и печь, /А так детишки зябли! / Что шла, как пленные, в толпе /На запад под конвоем...». Сам автор всю войну искал возможность рассказать о её судьбе:
  Я начал песню в трудный год,
  Когда зимой студёной
  Война стояла у ворот
  Столицы осаждённой...
 
  И где бы ни переступал
  Каких домов пороги,
  Я никогда не забывал
  О доме у дороги.
  Полупрочитанность «Дома у дороги» остаётся и сегодня становится всё заметней, едва ли не выступает на первый план. И вот почему мы можем так сказать: спустя более полувека после изгнания врага с родной земли общество только начинает осознавать, что в России даже нет памятника 16 миллионам замученных немецкими фашистами гражданских лиц (на пять миллионов больше потерь Красной Армии). Людей буквально ошеломили только что опубликованные энтузиастами архивные материалы о злодеяниях гитлеровцев в родной Александру Твардовскому области: в ней каратели «сожгли дотла более пяти тысяч сел и деревень, из них около 300 вместе с мирными жителями»! Помножьте эти цифры на пятнадцать оккупированных территорий Российской Федерации. На фоне этих чудовищных злодеяний страна не слышит обращённого к ней в «Доме у дороги» голоса великого мастера:
  Как жадно в рост идёт трава
  Густая на могилах.
  Трава — права.
  И жизнь жива.
  Но я про то хочу сперва,
  Про что забыть не в силах.
 
  Та память горя велика,
  Глухая память боли.
  Она не стишится, пока
  Не выскажется вволю.
 
* * *
  В талантливой и подробной хронике Омской писательской организации к 100-летию А. Т. Твардовского, подготовленной Василием Савченковым и точно названной «Травля», есть потрясающее свидетельство уже цитировавшейся нами Валентины Александровны, дочери поэта, о его жуткой депрессии в послевоенные годы — годы тяжелейшей жизни населения в условиях разрушенного войной хозяйства. Не могу не привести это редкое и столь существенное высказывание полностью:
  «Наиболее тяжёлый период наступил после войны, на рубеже 40—50-х, когда стихов отец почти не писал. И длилось это не месяц, не год, а несколько лет кряду. Мучительное разрушение прежней веры отвращало от стихов. У отца даже возникла мысль о самоубийстве. Об этом не знают ни читатели, ни почитатели его таланта, ни земляки поэта.
  Послевоенная жизнь народа-победителя, которую он видел на родной Смоленщине и во Владимирской области, где был депутатом, оказалась совсем не такой, какой представлялась на войне. Жизнь эту для него олицетворяла тетка Дарья
  С её терпеньем безнадёжным,
  С её избою без сеней
  И трудоднём пустопорожним,
  И трудоночъю — не полней.
  То, о чём отец хотел сказать в полный голос, было невозможно. Он говорил, что душа наедине с собою не могла переступить этот страх перед страшными выводами».
  Низкий поклон Валентине Твардовской за приоткрытие сущего ада в сердце жившего вместе с нами поэтического гения.
  Я могу лишь предположить, что явилось главным в тогдашнем непомерном страдании автора «Василия Тёркина». Думаю, ею стала начавшаяся вскоре после Победы в Великой Отечественной войне жуткая, геноцидная борьба Сталина с угрозой национального возрождения страны.
  В победоносной стране маленковы, берии, абакумовы, леоновы, комаровы, лихачевы, кобуловы, меркуловы, шкирятовы, рюмины, черновы, броверманы беспощадно уничтожали лучшие партийные, советские, хозяйственные, военные кадры — в основном представителей самого многочисленного этноса, сформировавшихся и занявших видные посты при Сталине, поверивших в него и в справедливость социалистического строя.
 
* * *
  В своём романе «Север Северище» я впервые с того времени грандиознейшей национальной трагедии создал в художественной литературе один-единственный образ её участника. Своё видение времени, когда, по свидетельству В.А. Твардовской, депрессия её отца была так сильна, что вызывала у него даже мысль о суициде, я, естественно, считаю верным. Оно закрыто тёмным лесом многих событий, истолкованных в тогдашней общей атмосфере засекреченности не научно, а пропагандистски извращённо.
  Катастрофа середины двадцатого столетия, на мой взгляд, стала главной причиной крушения Советского Союза в 1990-е и является реальной угрозой суверенитета сегодняшней Российской Федерации. Можно представить, какой же острой она была для всё видевшего своими глазами со своей орлиной высоты Александра Твардовского!
  Три последние крупноформатные вещи поэтического лидера Советской страны во многом перекликаются по содержанию, поэтому речь о них удобнее вести как о блоке. Напомню названия этих поэм: «За далью — даль» (1950—1960), «Тёркин на том свете» (1954—1963) и «По праву памяти» (1954—1969) (зарублена главлитом, напечата в 1987 году).
  Сроки их создания, как видим, тоже весьма близки. Все они написаны после смерти Сталина. Доминантное настроение вновь поверившего в светлые идеалы социализма А. Твардовского, особенно после партийной критики негативных явлений «идейного прошлого», ясно выражают следующие строки поэмы «За далью — даль»:
  Он и в столетьях не померкнет,
  Тот вещий отблеск наших дней.
  Он — жизнь.
  А жизнь сильнее смерти:
  Ей больше нужно от людей.
 
  И перемен бесповоротных
  Неукротим победный ход.
  В нём власть и доля душ
  несчётных,
  В нём страсть, что вдаль
  меня зовёт.
 
  Мне дорог мир большой
  и трудный,
  Я в нём — моей Отчизны сын.
  Я полон с ней мечтою чудной —
  Дойти до избранных вершин.
 
  Я до конца в походе с нею,
  И мне все тяготы легки.
  Я всех врагов её сильнее:
  Мои враги —
  Её враги.
 
  Да, я причастен гордой силе
  И в этом мире – богатырь
  С тобой, Москва,
  С тобой, Россия,
  С тобою, звездная Сибирь!
  Такой патриотический оптимизм советского поэта как выразителя дум своих сограждан имел прочные основания. Послевоенный СССР возглавил «мировую социалистическую систему», включавшую Китай (нынешний гигант, сохранивший тот же строй), мощно поддерживал процесс освобождения многих стран от колониализма, осуществил «атомный проект», превративший страну в одну из двух сверхдержав. Запуск первого спутника, первый космонавт в истории человечества, земляк Твардовского Юрий Гагарин, совершил орбитальный полёт вокруг планеты «в сиянье голубом» на космическом корабле «Восток». В 50—60-е годы в СССР были реабилитированы жертвы политических репрессий…
  Хрущёв, провозгласив «оттепель» во внутренней и внешней политике, породил радужные надежды. Но в то же время он жёстко подавлял инакомыслие, расстреляв в 1962 рабочую демонстрацию в Новочеркасске. Этот волюнтарист и прожектёр, противоречивый и непоследовательный человек удивил, в частности, мир своим обещанием построить коммунизм к 1980 году.
  Александр Твардовский, принципиально живописавший «бегущий день», что делать было архитрудно, конечно же, отразил события первостепенной важности в трёх исследуемых поэмах. Как поборник истины, неутомимый искатель правды, владевший сильным и пламенным словом, он существенно расширил горизонт восприятия соотечественниками общественно-политической жизни СССР. Те его строки с новой силой звучат в наших душах сегодня, являя глубочайшую любовь и сочувствие автора к человеку труда, созидателю, искреннему и природному, житейские трудности которого зачастую создавались искусственно. Гражданин Страны Советов вершил ежедневный подвиг, чтобы просто существовать…
  Вот, например, как это зримо запечатлено в сцене осмотра Василием Тёркиным на том свете Особого квартала уничтоженных «без войны»:
  ...Там — рядами по годам
  Шли в строю незримом
  Колыма и Магадан,
  Воркута с Нарымом.
 
  За черту из-за черты,
  С разницею малой,
  Область вечной мерзлоты
  В вечность их списала.
 
  Из-за проволоки той
  Белой-поседелой —
  С их особою статьёй,
  Приобщённой к делу...
 
  Кто, за что, по воле чьей —
  Разберись, наука.
  Ни оркестров, ни речей,
  Вот уж где — ни звука...
 
  Память, как ты ни горька,
  Будь зарубкой на века!
  Православная Святая Русь сменилась монстром, «нашим тем светом», что «вне планет и самой Вселенной», где: «Стрелка «Вход». А «Выход»? Нет. /Ясно и понятно: /Значит, пламенный привет, — /Путь закрыт обратный... Галереи — красота, /Помещений бездна, /Кабинетов до черта, /А солдат без места... Там у них (буржуазный тот свет. — В.Ф.) устои шатки, /Здесь фундамент нерушим. Есть, конечно, недостатки, — / Но зато тебе — режим... Там, во-первых, дисциплина /Против нашенской слаба. /И, пожалуйста, картина: / Тут — колонна, там — толпа».
  Свой творческий путь А. Твардовский определил как «внутренне движение, саморазвитие». В том, в частности, убеждаешься, видя, как менялось его отношение к Сталину, руководителю СССР на протяжении почти тридцати лет. Менялось, я бы сказал, вместе с движением общенародного взгляда на этот исторический персонаж. От понятия «отец» в традиционном на Руси смысле, от понятия «имя-знамя», что звучало «со словом Родина в ряду», до противоположного — злодея, уничтожавшего «виноватых без вины», «на целые народы обрушивавшего свой верховный гнев». В 1960-х написанные поэмы честно и глубоко запечатлели этот процесс. Не зря он отразился во всех трёх. Причем весьма объёмно и содержательно. Являясь советским поэтом, он исходил из позиций не классовых, не казенного социализма, а опирался на вековечные понятия, исторически присущие своему народу, его национальному самосознанию. Музыкальный гений советской эпохи Георгий Свиридов, величайший знаток художественной литературы, оставил такую запись об Александре Трифоновиче: «ТВАРДОВСКИЙ — полное (100%-е) отсутствие авторского эгоизма. Растворение себя в народной стихии без остатка. Это достойно лучших мыслей и лучших страниц Л. Толстого — редчайшее качество.
  Я сам слышал из уст И.С. Соколова-Микитова: «Твардовский —последний поэт, который пишет на настоящем русском языке». Мой ряд русских поэтов-классиков: А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Некрасов, А. Блок, С. Есенин, А. Твардовский».
  «Память» — ключевое слово в поэзии Александра Твардовского, вошедшее даже в название последней крупноформатной вещи: «По праву памяти», которая, кстати, вовсе не упомянута в 30-томной Большой Советской энциклопедии (1969—1978), где он охарактеризован как «выдающееся явление советской литературы». Думаю, суть этого — «в безгласной нашей доле» в советский период, как поэт убедился за жизнь. А ведь он вроде мог иметь несказанную свободу слова, ибо, что называется, встречался с верхними за «чаем» — фактически представлял собой официального поэта в советские годы. Твардовский был многократным лауреатом, был награждён 3 орденами Ленина, 4 другими орденами, медалями, возглавлял редакцию толстого журнала «Новый мир» (1950—1954 и 1958—1970), избирался секретарем правления СП СССР, депутатом Верховного Совета РСФСР 2—6-го созывов, членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, кандидатом в члены ЦК КПСС. Его произведения изучали все школьники и студенты.
  Однако вместе с тем Твардовский, отца-кузнеца которого необоснованно раскулачили и с многодетной семьёй выслали в Сибирь, был гражданином, «кому с графой не повезло», находился «под рукой всегда на случай нехватки классовых врагов», «готовым к пытке быть публичной». Он всё понимал, как говорится, изнутри. А что важнее всего, уродился по милости божьей гением, который никогда не порывал живительных связей с народом — с Василиями Тёркиными, тётками Дарьями... Отсюда колоссальная глубина понимания важности личного свидетельства о времени, до невероятности закрытом официально: «Забыть, забыть велят безмолвно, /Хотят в забвенье утопить /Живую быль. И чтобы волны /Над ней сомкнулись. Быль — забыть! / Забыть родных и близких лица /И стольких судеб крестный путь — /Всё то, что сном давнишним будь, /Дурною, дикой небылицей, / Так и её — поди забудь. /Но это было явной былью /Для тех, чей был оборван век, /Для ставших лагерною пылью, /Как некто некогда изрек. /Забыть — о, нет, не с теми вместе /Забыть, что не пришли с войны, — / Одних, что даже этой чести /Суровой были лишены. /Забыть велят и просят лаской /Не помнить — память под печать, / Чтоб ненароком той оглаской /Непосвящённых не смущать». Нет, говорит далее поэт, ему так вести себя не позволяет долг, ответственность перед вослед идущими поколениями — поди объясни им происшедшее цензурой и тому подобными преходящими обстоятельствами. И продолжает:
  Втолкуй, зачем и чья опека
  К статье закрытой отнесла
  Неназываемого века
  Недоброй памяти дела;
 
  Какой, в порядок не внесённый,
  Решил за нас
  Особый съезд
  На этой памяти бессонной,
  На ней как раз
  Поставить крест.
 
  И кто сказал, что взрослым
  людям
  Страниц иных нельзя прочесть?
  Иль нашей доблести убудет
  И на миру померкнет честь?
  И в завершение поэмы, обращаясь к сверстнику, славит непреклонное следование совести, выделяющей, как известно, человека из всех живых существ на планете Земля: «Чтоб мерить всё надежной меркой, / Чтоб с правдой сущей быть не врозь, /Многостороннюю проверку /Прошли мы — где кому пришлось. / И опыт — наш почтенный лекарь, /Подчас причудливо крутой, — / Нам подносил по воле века / Его целительный настой. / Зато и впредь, как были — будем, — /Какая вдруг ни грянь гроза, /Людьми из тех людей, что людям, /Не пряча глаз, глядят в глаза».

 Владимир ФОМИЧЁВ