Чехов: русский интеллигент

  Антон Павлович Чехов…Это имя и сегодня, в 150-й день его рождения, гремит в России и в мире. На театральных подмостках он до сих пор самый популярный драматург, которого наравне с Шекспиром ставят как у нас, так и в Европе. Правда, некоторые из сегодняшних «творцов» обращаются к нему, похоже, только за тем, чтобы задушить ту эстетику человечности, которой были пронизаны творения великого таганрогского мещанина.

 Вместо чеховской любви и сострадания к людям у них непременно выходит издевательство над людьми – питеры штайны и панковы действуют точно по некоему инфернальному заказу, цель которого ударить русских как можно больнее в самое дорогое и незащищённое место.
  Что-то непоправимо надломилось в нравственном облике страны, которая, имея за плечами таких гигантов, как Чехов, может в дни его юбилея показывать «Школу». Причём дважды на день, дабы миллионы и миллионы соотечественников гарантированно увидели это «документальное» повествование из жизни амёб и насекомых. Дело даже не в том, что это серая, бескрылая чернуха, в которой бал правят секс, пиво, дебильные ученики и полудебильные учителя. Самое страшное, что сработанное под «документалистику» скрытой камеры, это кинишко тискает «правдёнку» под видом Правды, оскорбляя этим всех – школу, Учителя, молодёжь, страну.
  Говори человеку, что он свинья, и он вскоре захрюкает, сказано давно и точно. Это ровно то, что сегодня делает «Школа» на гигантских пространствах России, СНГ и Европы. Их размашистый призыв к свинству видят неизмеримо больше людей, чем те, кто прочтёт в эти дни или в нынешний Год Чехова произведения самого Чехова.
  Зло было всегда, и во времена Чехова можно было только смутно догадываться, чем обернётся оно для страны через каких-нибудь 10—15 лет. Но никогда у русского интеллигента, олицетворением которого был Антон Павлович, не было желания упиваться злом, возвышать его, поклоняться ему. Теперь это не просто можно — ныне это сделано чуть ли не символом веры новых времён…
  Антоша Чехонте начал писать ещё в бытность студентом медицинского факультета Московского университета. Его озорные, искромётно талантливые фельетоны стали появляться во «Всякой всячине» у Н. Лейкина. Их сменили короткие рассказы, которые все мы проходили в школе. В 28 лет он получает письмо от Григоровича, маститого писателя поколения Тургенева и Гончарова. Автор знаменитого «Антона-горемыки» настоятельно советует молодому Чехову серьёзно отнестись к литературе и к своему таланту.
  Чехов так и поступает. Всю жизнь избегавший высокопарных слов, он с чрезвычайной серьёзностью относился к писательскому ремеслу, своему и чужому. Впрочем, это никогда не мешало ему воспринимать и хвалу, и хулу с неизменно присущим ему юмором. Единственный критический отзыв, который, по его собственным словам, произвёл на него впечатление, был сделан в самом начале его литературного опыта: критик Скабичевский предсказал, что Чехов закончит свою жизнь в пьяном виде под забором.
  Внук крепостного, разночинец из таганрогской купеческой семьи, высокий (186 см), с густой шевелюрой, прекрасным одухотворённым лицом, мягким говором южанина (он произносил букву «г» горловым звуком, как, кстати, и Бунин), любитель и любимец женщин. Чехов ещё одно выдающееся подтверждение неиссякаемой талантливости своего народа.
  150 лет – это совсем немного по историческим меркам. Подруга моей бабушки рассказывала о том, как студенткой встречала из Германии вагон с телом покойного писателя душным летом 1904-го. Возмущению встречавших не было предела, когда выснилось, что Чехова вернули на Родину в вагоне-холодильнике для мяса.
  Толстой на нас смотрит, как на детей, с улыбкой рассказывал Чехов Бунину после встреч с мэтром русской литературы. Ну, уж если у нас «дети» такие, которые украсили бы первые ряды словесности любой другой страны, о чём тогда говорить?
  Чехов возвёл рассказ в русской литературе в ранг признанной формы, до того считавшийся полулегитимным жанром. Самая поразительная черта в Чехове – то, что он писал, как жил, и жил, как писал, — возвышенно, талантливо, интеллигентно, одухотворённо.
  Чехова невозможно не любить. Кто его не любит, несомненно, что-то потерял или вовсе не нашёл в смысле человечности. Он был интеллигентом, который не взирал на народ свысока, а помогал ему: лечил, строил школы на свои деньги, участвовал в переписи населения, ехал на Сахалин, чтобы своими глазами увидеть мрачные пропасти земли.
  Один его знакомый много позже вспоминал, как однажды, ещё студентом, оказался с Чеховым в гостинице, в соседних номерах. Писатель, мучимый чахоткой, страшно кашлял всю ночь, а наутро виновато произнёс: «Извините меня, голубчик, я вам спать совсем не дал». Кто был Чехов и кто я, студент, изумлялся сам автор воспоминаний? Но в этом был весь Чехов…
  Один из неизбежных вопросов при размышлении о Чехове, который ушёл из жизни за год до первой русской революции, – видел ли он, куда с неотвратимостью катится Россия? Предсказала ли великая русская литература – а Чехов несомненно ей принадлежит по праву своего истинно русского, а потому и европейского  таланта – то, что должно было случиться  с Россией уже совсем скоро?
  Консерватор, сотрудник Н. Лейкина, а потом и А. Суворина, он был далёк от марксистских упований на  то,  что приход к власти нового класса – пролетариата — изменит Россию к лучшему. Причём в этот пролетариат согласно убеждениям ленинцев ещё надо было привнести марксистское сознание. Как рассчитывали таким образом обеспечить расцвет демократии в стране, если пролетариата в тогдашней России насчитывалось 18 миллионов человек, то есть всего около десяти процентов населения?
  В оправдание тем многим, кто потом кусал локти после десятилетий дореволюционного сочувствия и помощи революционерам, скажем, что и цвет европейской интеллигенции думал и чувствовал ровно то же самое – веру в неизбежность русской революции и небывалое воодушевление её героями.  Когда сегодня либеральная публика глубокомысленно рассуждает  о патологии и кровавости русского Термидора, она напрочь отметает как несущественное, во-первых, давнюю и стойкую  симпатию   русской интеллигенции  к революционерам-разрушителям, а во-вторых, неменьшие симпатии к ней  западноевропейских интеллектуалов первого ряда, начиная от Ромэна Роллана  и кончая  Лионом Фейхтвангером. Один из чеховских друзей М. Горький многие годы помогал революционерам и бомбистам, а потом спасал себя и других «попутчиков»  от новой власти на Капри или на «философском пароходе».

 Виктор СМЕЛОВ.