Час разлуки

Проходят дни, недели, всё дальше от нас та страшная ночь с 8­го на 9­е мая – пожар на переделкинской даче, гибель Олега Николаевича Михайлова. Но по­прежнему трудно примириться с тем, что Олега Михайлова нет уже среди нас, что образовалась в этой жизни дыра, которую никем и ничем не заполнить, не заслонить. Да, конечно, остаётся память...

ути и свершения Олега Михайлова известны. Одним из первых, ещё в 1950­е годы, он начал, как он сам писал в своих воспоминаниях, «дырявить железный занавес», возвращая нам имена и наследие русских писателей­эмигрантов. В долгом списке сделанного им – знаменитые коричневые тома первого советского собрания сочинений Бунина, издания Шмелева, Куприна, Замятина, Аверченко, Тэффи... И книги, работы о литературе русского изгнания. А за всем этим – не только любовь к этой литературе, не только талант, знания и профессионализм, но и немалое мужество. Ведь в те годы начатое Олегом Михайловым и его товарищами открытие архипелага русского литературного зарубежья было делом трудным и рискованным – он вспоминал потом, через какие препоны и дубинки приходилось им пройти. Сегодня мы понимаем, что это было не просто благое дело по возвращению имён и произведений русских изгнанников, что на этом нелёгком пути открывались горизонты нового, другого, деидеологизированного и свободного от ксенофобии литературоведения, воодушевлённого задачей собирания русской литературы.
А рядом с этим великим делом было и другое – уход в историческую прозу, романы о Суворове, Кутузове, Ермолове, Державине, Александре III. Очевидно, каким неслучайным, целеустремлённым был выбор этих имён. Сегодня, когда все мы оказались в полосе исторического безвременья, эти книги Олега Михайлова, хранящиеся на полках нескольких поколений читателей, воспринимаются как необходимый круг чтения русского патриота (патриота не по «партийной» принадлежности, а по любви к Отечеству), напоминают о тех временах, когда российский двуглавый орёл нес на своих крыльях гром великих побед, славу русского духа.
Были на путях Олега Михайлова и блистательная литературная критика (книга «Верность» прежде всего), и исповедальная, во многом автобиографическая проза («Дом с фонариками», «Час разлуки», «Пляски на помойке»), где оживали черты времени, где в фигурах героев проглядывали реальные прототипы. А несколько лет назад вышла книга его воспоминаний «Вещая мелодия судьбы», где он рассказывал и о деде с бабушкой, и о родителях, о детстве, прошедшем в «стране Тишинке», о своих «университетах» — курском Суворовском, филфаке МГУ, аспирантуре ИМЛИ – словом, обо всех пройденных путях, о людях, оставивших след в душе. Есть здесь отблески той драгоценной переписки, что была у него с эмигрантами первой «волны»: с Б.Зайцевым, В.Н.Муромцевой­Буниной, племянницей и душеприказчицей Шмелева Ю.А. Кутыриной, с архиепископом Сан­Францисским (Д.А. Шаховским), другими. Возникают в книге интереснейшие, во многом неожиданные портреты тех, с кем встречался и беседовал Олег Николаевич: Л.Леонова, К.Чуковского, Шульгина... Есть поразительные письма В.Шаламова (сохранились ли они?). А завершающие страницы этой книги, напоминающие своей музыкальностью и обнажённостью чувства стихотворение в прозе, звучат сегодня как Прощание.
За гробом Олега Михайлова шли разные люди: писатели и критики, переделкинские соседи и коллеги, друзья из Института мировой литературы. На московских маршрутах Олега Николаевича ИМЛИ был местом родным: здесь он учился в аспирантуре, здесь оставались друзья, с которыми он никогда не терял связи. Сюда он вернулся в 80­е годы, чтобы возглавить новое для ИМЛИ направление исследований, бывшее для него делом всей жизни – изучение литературы русского зарубежья. Пишущий эти строки, не будучи членом нового тогда сектора зарубежья, исправно посещал в первые годы его заседания – именно потому, что это были удивительные встречи, мало напоминающие обычные институтские обсуждения. Здесь шёл интереснейший разговор, перемежаемый воспоминаниями и лукавым или радостным похохатываньем мэтра. Возникало, благодаря артистизму ведущего, впечатление, будто всё это происходит не в стенах ИМЛИ, а в одном из берлинских кабачков 1920­х годов, где собрались русские люди, чтобы поговорить об эмигрантских путях­дорогах. Под крылом Олега Михайлова в этом секторе подрастала имлийская молодежь, теперь продолжающая его дело. Он успел написать книгу, которую сам назвал итоговой, а она оказалась и последней – о литературе русского Парижа. У него было немало планов на будущее. Он мечтал об академическом собрании сочинений Куприна; он собирался писать монографию о Борисе Зайцеве, с которым его связывала долгая заочная – через письма – дружба; он хотел писать о литературе, которая создавалась здесь, на Родине. Все эти мечты и планы оборвала ночь на 9 мая...
Люди уходят по­разному. Горько сознавать, что Олегу Михайлову с его душой ребёнка, открытой для любви и поэзии жизни, уготован был такой страшный конец. И всё же можно думать и о другом – о том, что он, сын и внук офицеров, сам бывший суворовцем и считавший себя офицером, не угас, раздавленный какой­нибудь старческой хворью, а погиб в дыму и пламени, как многие герои его книг, как те солдаты, победу которых народ праздновал в день гибели Олега Михайлова.
И ещё можно думать о том, что гарь и тайна переделкинского пепелища остаются здесь, с нами, а нашему погибшему другу предстоит новый путь, «к Вечности тяжёлый перелёт», как писал любимый им поэт русского Парижа Владимир Смоленский. И очень хочется верить, что там, на краю новой жизни, его ждут добрые, желанные встречи: родители, давно ушедшие друзья, великие герои его книг. И, может быть, откуда­нибудь из межоблачного провала тамошнего запредельного андеграунда вынырнет неприкаянная душа Сергея Чудакова, катакомбного поэта, которого в своё время открыл и приветил Олег Михайлов, – и пропоет свою диковинную песню во славу Олега и той жизни, что бушевала когда­то на московских улочках и была полна любви и радости творчества. Светлая память!

 

Алексей ЧАГИН,
зам. директора ИМЛИ РАН